— Какой истории? — спросила Мадж, заканчивая с небом. — А других рисунков у меня много. Сейчас покажу!
Она аккуратно поставила кисточку в стакан с водой, ловко спрыгнула с табурета назад и выскочила из кухни, оставляя Арли наедине с недобро лязгающей стиральной машинкой и незаконченной картиной. К счастью, отсутствовала она меньше минуты, и вернулась с потрепанным альбомом, от которого, по сути, осталась только картонная обложка, удерживающая целый ворох листов для рисования различной степени измятости и разрисованности. Мадж отодвинула картину в сторону и принялась выкладывать свои творения.
— Это я солнце рисовала, а это лес ночью, а вот птица, она у нас за окном на ветке сидела целых минут пять, но я все равно не успела, пришлось по памяти дорисовывать, а это Эшли, он здесь спит, и у меня плохо получилось, но маме очень понравилось, а это...
Рисунки сменяли один другой, разлетаясь цветастым веером по обширной поверхности обеденного стола. Это были обычные рисунки пятилетней девочки, хотя и среди них проскакивали признаки неблагополучности — потерянная кукла, тёмный подвал, ребенок с разбитой тарелкой в руках. Сложно было сказать, имели ли какие-либо из этих картин такое же значение, что и горящая церковь. Например, темный лес легко мог быть тем самым лесом, а потерянная кукла символизировать самого Ронни. Лишь одна картина, которая обнаружилась в ворохе листов, вызывала вполне определенные эмоции.
— Это я у Томми из учебника срисовывала, — сказала Мадж, демонстрируя цветастую картину, над которой довлело закатное небо. За буйством красок, в которых угадывалась осень, можно было едва угадать очертания домов и деревьев, и эта картина ничем не отличалась бы от всех прочих, если бы Арли не видела ее вживую. Именно так выглядел Старый Рэдстон, когда они увидели его впервые с вершины холма.