Руби тоже хотела сказать, что она "что-то почувствовала", а еще что ее карты оказались вовсе не теми, которые держала она всего несколько секунд назад, но ее мнение, кажется, ребятам было не особенно важно. Она хотела было возмутиться — не всерьез, разумеется, а так, для проформы, просто напоминая, что у женщин в этой стране тоже есть право голоса, — но передумала, ощутив странное напряжение и смятение в том, как повели себя Дин и Томми. Они что-то знали — и это тайное знание объединяло их и всю произошедшую только что мистику.
Взгляд Тома изменился, когда он сел за стол и начал свой рассказ, и Руби отчего-то немного оробела под этим взглядом, который почти коснулся ее плеча, — не меньше чем от слов МакНевила. Когда она говорила про охренительные истории, то не имела в виду ничего подобного, ничего настолько бредового и пугающе реального одновременно, и уж точно не ждала такой откровенности.
Слушая Томми, Руби все мяла в руках свои карты и неосознанно улыбалась, и ее улыбка была растерянной и глупой, как у двоечника, находящегося в шаге от зачета, которому для получения этого зачета нужно преодолеть последнее незначительное препятствие — решить дифференциальное уравнение. И все бы ничего, вот только в уравнении Томми МакНевилла все производные имели статус нуждающихся в определении. Руби было понятно каждое слово, произнесенное Томом, и в то же время она не понимала ровным счетом ничего, детали складывались в картину настолько неестественную и параноическую, что она не укладывалась в голове. Предельно ясно было, разве что, только одно: этому парню нужна была помощь — как минимум психолога. Как максимум — кого-то из близких или друзей, кто готов был поверить его словам.
Какое-то время Руби благоразумно молчала.
"Ты свихнулся, Томми!" — все, что она могла сейчас сказать, но что-то удерживало ее. Может быть, уверенность, с которой МакНевилл пересказывал свою историю, может быть, молчаливое согласие Дина, с сосредоточенным лицом позволяющим нести Тому всю эту чушь и изредка кивающим — с пониманием и даже некой обреченностью, а может все дело было в ветре и в необъяснимой перемене карт… Она не знала точно, но в глубине души, наверное, хотела поверить, что все это не просто так и что за таинственными событиями, о которых в Рэдстоне нынче не принято говорить открыто, стоит нечто иное, нежели прорыв плотины. Поверить в историю про подростков, начавших свое приключение в духе лучших рассказов Рэя Брэдбери и закончивших его с таким трагичным итогом; в духов, в эффект бабочки, в существование той стороны, где до сих пор их ждет балбес и повеса Ронни Фолк…
Руби не знала, что она сейчас должна была сказать или сделать. И тогда она просто положила свои карты на стол.
— Я проиграла. — Сказала она так, будто это имело какое-то отношение к исповеди МакНевилла. — Поэтому, если я чем-то могу помочь…