Мирча глядела вслед Микуше, пока он не смешался со стайкой ребятишек. Так граф или герцог какой-нибудь на позолоченном блюде перепелов трапезничает, в каретах с гербом разъезжает, а думы ночами смутные, неспокойные: каждый от того блюда кусок норовит отхватить - тут битва, там предательство, здесь обман. А Микуша что? Всей печали - мамка заругает, всей радости - рубаха справная, да коня в поводу удержать дозволили. И кому из них больше дано? А кто при этом счастливее? То-то же. Не завидовала Мирча ни знати, ни прославленным воинам, ни богатым купцам - никому не завидовала. И все обеты, что святая Церковь от неё стребовала, с постригом легко приняла, без сожаления и раздумья, как и не заметила. А вот детишкам завидовала странница белой завистью. Босоногие и простоволосые не имели они ничего за душой, но владели всем миром. Земля под голыми пятками - их, и небо, по которому солнце что-то сегодня уж совсем нагло вжарило - им, кому ж ещё! В каждом ребёнке, полагала Мирча, есть у него Дар или нет, изначально горит искорка Божья, поэтому и чувствуют себя дети хозяевами мира, сами не сознавая того. Только вот гаснет эта искорка рано и почти всегда. Мало кому от нее удаётся запалить пусть не костёр, но хотя бы факел, да пронести сквозь годы. Мирче вот не случилось.
Вздохнув, посланница принялась натягивать сапоги, оправила одежду, даже провела гребешком по спутавшимся волосам. Староста не мальчишка, к нему в расхристанном виде заявиться негоже. Она призадумалась над словами Микуши. Никакой магии поблизости не ощущалось, так что скорее было это всё обычной байкой, коими селяне любят себя тешить вечерами. Но всё же решила настороже быть и при встрече ещё проверить, не помешает. С теми мыслями вынула из кармана чётки, пусть под рукой будут, что-то подсказывало ей так сделать, да застучала в дверь, как и предупреждал мальчонка, погромче.