Старичок в испуге отпрянул, чуть не сорвав лечебную молитву, но обошлось. Прозрачные звездочки обтекли пальцы Норвена, будто искры - но не покалывая, а принося долгожданное облегчение измученным пальцам. В ослабленной колодке руке сразу стало легче, хоть металл и продолжал плотно сжимать суставы. Отголоски смеха заполнили камеру, прыгая от стены к стене, - давно в ней не было столько звуков сразу.
- Глядите-ка, мы себя чувствуем гораздо лучше, и аппетит появился, - в голосе Высокого, изображавшего интонации заботливого доктора, тоже звучала ядовитая издевка. Впрочем, он быстро справился с собой и снисходительно хмыкнул.
- Что ж, эльф, теперь ты убедился, что наши намерения мирны. Как только ты окажешь мне одну услугу, мой жрец вылечит тебя.
Заложив руки за спину, он слегка склонился, блестя колючими глазами сквозь прорези капюшона. Его вкрадчивый голос, от которого вспучивалась и колыхалась черная ткань на его лице, снова наполнил каменную темницу - уже не раскатываясь громом под сводами, а словно бы заполняя ее снизу вверх, подобно воде, угрожающе просачивающейся из щелей.
- Подумай. Подумай, эльф. Только жрец может вылечить твои пальцы. Надеешься, что они заживут сами собой? Не-ет. Останешься калекой. Если твои сородичи все же придут за тобой, то получат не бойца, а немощь, чьи руки сгодятся лишь держать метлу или просить подаяние. Впрочем, что-то они не торопятся? А? Ах да, наверное, не считают нужным выручать жалкого труса, сдавшегося в плен...
Голос человека превратился в шепот, злой, свистящий, как змеиное шипение... Только вот змеи никогда не кусают ради того, чтобы мучать добычу, а шипят лишь в защиту своего гнезда.
- Хорошо подумай, эльф, снесешь ли ты такой позор. Переведите ему, чтобы не делал вид, что не понял.
Пока старичок, кашляя и сбиваясь, извиняющимся тоном перекладывал ядовитые речи на корявый эльфийский с опущением самых злых эпитетов, Высокий распрямился, полез за пазуху и вытащил из складок своего черного балахона обмотанный тканью свиток, из которого торчала лишь нижняя, пустая часть пергамента, а все остальное было надежно спрятано.
- Выбирай сам, как вернуться к своим, обесчещенным бродягой или вестником мира, - напыщенно произнес человек, явно гордясь собой до дури. Старичок подал ему чернильницу и перо. Человек сделал было шаг вперед, но остановился, обернулся к одному из стражников за своей спиной и вручил ему свиток и письменный прибор. Глаза Норвена уже достаточно привыкли к свету факелов (тусклых, нещадно коптящих), чтобы разглядеть знакомые, совсем не человеческие глаза в щелях черного глухого клобука этого тюремщика, чьи шаги в общем топоте были самыми тихими. Рейнджер мог бы поклясться, что разглядел и остроконечные уши под черной льняной тканью, - или это отблески света завели с ним очередную игру, сводя с ума надеждой?
- Отнеси ему, от него смердит, - через плечо велел Высокий остроухому. Вот только через капюшон не было видно, морщит ли он нос брезгливо, или же испугался пленника точно так же, как до этого - старенький священник. - Если согласится подписать, снимай правую колодку.