Уставший мастер Даниил все равно остался мастером, и залюбопытствовал, как тут всё устроено. Должно быть, вошедший сюда человек не должен был видеть и слышать того, что за стенами деется, но за давностью лет со стен осыпалось обломами поглощающее звуки покрытие, и снаружи хорошо слышалась работа гигантских механизмов. Работа натужная, нестройная, как будто кто-то упорно крутил механизм уже сломанных часов, и шестеренки скрежетали от нагрузки и обламывали себе зубья, пытаясь провернуться друг навстречу другу. Впрочем, недолго был скрыт механизм.
Герои один за другим пошли вперед, следуя жесту безлицего болванчика. Впереди – Даня, за ним Василий с Маринкой, Фока, Батыр, неприязненно зыркавший на болванчика Соловей, и Олена с Осьмушей. Осьмуша сжал её руку в ответ, и ответил ей теплым взглядом и ободряющей улыбкой, но было видно – он нервничал, и нервничал сильнее других. Олена была уже в его теле, и теперь понимала его больше остальных, и видела самые мельчайшие признаки скрытого страха. Всю дорогу он только и старался убедить себя, что судьба его не предрешена, и ему совсем необязательно гибнуть, чтобы спасти весь мир. Иррациональная вера и позволяла ему идти дальше, навстречу судьбе, чтобы не оставить Оленку. А теперь эта его вера медленно исчезала под страхом неизвестности.
Следующий болванчик, идентичный первому, распахнул дверь в длинный коридор с высокими стенами, покрытыми лакированными досками из дорогой древесины. По стенам висели лампы, горящие не огненным светом, но светом молний, небесных разрядов. Данька коснулся стены, чтобы узнать их конструкцию – всего-то тонкая нить, накаленная от энергии электричества. А вот откуда само электричество?
И внезапно башня отозвалась. Данькин дар слышать шепот вещей будто обострился в сотни раз, настолько отзывчиво было это невероятное строение. На тот краткий миг прикосновения Данька стал ничтожной частичкой невероятно огромного организма, высящегося в небо, и наполненного движимыми и движущимися частями, образующими сложнейший и гармоничный механизм, перенаправляющий потоки мощнейших сил, идущих откуда-то из земли, из самой её глубины. Часть этих сил рождалась движением в самой башне, и силы эти бежали по металлическим жилам, передавая свою энергию механизмам, заставляя двигаться и их. Малая доля расходовалась и на то, чтобы осветить – только это была совсем уж мелочь, к которой Даня успел потерять интерес. Была среди этих сил и особая, иная – мимо всех механизмов высасывала её башня наверх, в самую-самую вершину, чтобы передать…. Некому было передать. Пусто было то место. Но коли сидел там кто – тому открывалась возможность перемещаться между реальностями, черпать из них силу и даже менять их. Менять сами правила мироздания! Только уж больно велика была эта сила. Ни один живой человек не смог бы этого вынести – его бы просто стерло, будто никогда он не существовал, и хорошо, если его одного. Но ведь Данька знал, что существовал в давние времена такой, какого ничто не могло уничтожить. Он из ничего воздвигал в мерзлоте города, вытаскивал из всех возможных форм ада немыслимых чудищ и ставил себе на службу, и по прихоти своей ввергал целые миры в безвременье, сталкивая их меж собой. Пока не был убит одним упорным русским дураком. И еще был у этой машины разум – разум человечий, пусть и могучий, усиленный даже всей этой машинерией, но все же человечий, понятный другому человеку и близкий. Мастер Левша тоже был где-то наверху, заключенный в плену титанического механизма, и внимательно наблюдал за теми, кто вторгся в него, собираясь прямо выстроить для них кратчайший путь.
Герои не успели дойти и до середины длинного коридора, как вдруг пол под ними сам собой выстроился в ступенчатую лестницу к потолку. А потолок двумя створками разошелся в стороны, и стены опустились вниз, открывая героям то, что мгновение назад видел сам Данька – исполинские непонятные механизмы совершенно чужеродного вида. Всё было черное, угловатое, гладкое, и там и сям сияло внеземным холодным светом. Вдоль стен, механизмов и конструкций тянулись тысячи жил, по которым импульсами шло трескучее свечение в одном единственном направлении – вверх. А механизмы скрежетали, и стены двигались, менялись, выстраивались в путь перед героями. Некоторые механизмы приводили в движение все те же болванчики, подобные тому безликому слуге. Не все однако проходило гладко – временами механизмы сбоили, и случались жуткие разрушения, и героям приходилось беречься, чтобы не погибнуть зря. То часть пути вдруг обвалится, то где-то сверху что-то грохнет, и вниз полетят металлические обломки с острыми углами, капли расплавленного металла и искры от разрядов, или же несколько слуг-болванчиков, которые прямо в полете в бездну пытаются поприветствовать героев. Но к счастью, всё обходилось.
Не все время героям приходилось лезть по бесконечной лестнице, строящейся перед их ногами прямо на глазах. Порой путь вел их через темные коридоры, через работающие механизмы, или же опять складывался в жилые помещения, похожие на комнаты во дворцах знатнейших людей. Тут порой виднелись следы предыдущих героев, что прошли здесь – следы погрома и поджогов, валявшиеся стрелы, и изувеченные люди-куклы, раскиданные по частям и порубленные. Внутри они были совершенно полые, не носили доспехов, и не обращали никакого внимания на повреждения. Валявшиеся на полу тщетно и упорно пытались встать, оторванные руки и ноги двигались в приветственных жестах. Стоявший у поворота болванчик, которому наискось разрубили торс, изогнулся в поклоне и единственной рукой указал направление. У следующего в теле было несколько стрел, которыми его, вероятно, подожгли, но и он лишь служил указателем дальнейшего пути. К следующей лестнице вел целый подвесной мост, в который сложились услужливые марионетки, давая пройти прямо по себе.
Дальше была маленькая комнатка-подъемник. В ней тоже ждал болванчик, бывший когда-то безлицым. На лицевой части его головы краской было нарисовано примитивное, но очень милое улыбающееся лицо. Осьмуша при взгляде на него всё-таки не сдержал улыбки, хотя все это время был мрачнее тучи.
- Помню тебя. – Сказал он болванчику. – Ну, вези нас наверх, стало быть, раз уж ты здесь.
Кукла показала Осьмуше сразу два больших пальца, а затес со скрежетом развернуло свой торс по часовой стрелке в обратную сторону, и нажало на какую-то кнопочку в стене. И тут же у героев захватило дух от резкого подъема вверх. Стремительно несясь ввысь, герои наблюдали все те же непонятные механизмы, движущиеся стены и рушащиеся с грохотом элементы. Успели даже заметить, как делаются эти странные безлицые человечки – строем идут через мосток, а механические хваталки отработанными движениями приделывают им руки, тела да головы. Только вот и этот механизм был сломан, и вся шеренга болванчиков без страха и неуверенности шагала прямо в пропасть с обрыва, чтобы переворачиваясь лететь в бездну и расшибаться где-то там, на самом дне. Наверное, тут можно было привести какое-нибудь меткое сравнение про жизнь, но даже Кот уже уставал от этого.
Подъем закончился новым скрежетом и скрипом, и подъемник застрял, вынуждая героев кое-как выбираться и идти куда указано. Благо Данька с легкостью ориентировался в этих переплетениях – стены сами показывали ему направление Неписанными Символами в виде самых обычных стрелок. И как-то так они вышли в совершенно неожиданное место.
Здесь не было ни стен, ни потолков. Здесь была большая зеленая поляна – такими художники рисуют величественные пастбища, с обширными просторами, с сочной зеленой травой, и чистым голубым небом, полным кучевых облаков, лениво ползущих через лазурный купол небосвода. И, конечно, было и дерево – ветвистый, раскидистый дуб, малое подобие лукоморского. Даже цепь была золотая в ветвях. Трава вот только была какая-то ненастоящая – неживая на ощупь, гладкая и скользкая, и немного резавшая руки. Да и небо – не небо, а какая-то движущаяся картинка. Но глубокий смысл этого искусственного райского уголка был быстро понят, когда ведущий всех Данька раздавил ногой золотистую скорлупу разбитого яйца.
Чуть дальше разглядел он в траве торчащее оперение стрелы. А на другом конце была птичка-невеличка – совсем бы как настоящая, да только разворотившая её стрела обнажила под телом птички тонкий механизм, подобный всем механизмам Оси Мира. Стрела-то Алексея Орла – он птицу сбил. А сказочники некоторые, недослышав, потом переврали, будто птицу поймал настоящий орел, который птица хищная. Еще и историю придумали, будто Иван того пощадил однажды, и тот ему пригодился. А дальше немного – разорванный в клочья заяц, такой же настоящий снаружи и искусственный внутри. К нему Волка приплели – а ведь его явно мечом разделали. Ящика только не было – в него Иван положил голову Кощея, чтобы отнести Бабе-Яге, как обещался когда-то.
А вон и тело Кощея Бессмертного. Оно лежит чуть поодаль трех других высушенных мощей, лежавших у самого дерева. Горыня, Усыня и Дубыня – редко упоминаемые в сказаниях богатыри, которые тем не менее помогали Ивану и погибли в схватке с Кощеем, и погибли в сражении. От самого Кощея остались только какие-то хрупкие остатки пожелтевших костей и жалкая груда искореженного металла, бывшая когда-то его доспехом. Осьмуша глядел на это тело с каким-то отупением, пытаясь осознать, что по сути смотрит на собственный труп.
Но не зря было сравнение с Дубом Лукоморским. Подобен ему был дуб здешний, поддельный, и тем, что по цепи золотой тоже вышагивал Кот Ученый. Только уж он был самый что ни на есть настоящий.
- Простите, что снова задерживаю вас на последнем рывке, герои. – Сказал он, глядя на них с высоты. – Я просто хотел выразить вам свое глубочайшее уважение и искреннюю благодарность за всё. Вы вынесли это. Вы пережили. Вы справились. И вы помогли мне рассказать лучшую сказку, которая выходила из-под моего пера. Позвольте же мне взять в руки результат наших с вами трудов. Дайте мне книгу, пожалуйста.