Оленка, Фока
Деревья всегда умирали очень нехотя, и даже в самой сухой коряге, десятилетиями стоявшей вот так, всё еще теплилась искорка жизни. И эту жизнь волшебство Оленино, от матери переданное, раздуло из искры до бушующего пожара. Разрослась сухая коряга, затрещала, и на всю комнату распространились сухие, гибкие и колкие ветки, опутывая и растаскивая детишек в стороны. Ветви хватали не просто так - они метили обвить тонкие детские шеи, опутать цепкие ручки и ножки, врезаться в кожу, не выпустить. Олене удалось вырваться от маленьких чудищ и отползти в сторону. Она понимала, что елка задержит их всего-то на несколько коротких мгновений - злые детишки были слишком сильны для мертвого дерева. Вот, они уже промораживают древесину своими странными фонариками, и та лопается как лед, снова выпуская малышей на свободу. Но Фока выручил - стоило только сорвать маску с первого, и малыш завизжал, заверещал, спрятал в ладошки свое личико(или что у него там было), свалился на пол и, торопливо суча ножками, отполз в сторону, забился в угол и захныкал. Только фонарик свой так и не выпустил.
Та же судьба ждала еще пятерых детишек из семи тех, кого Олене удалось поймать - ловок был тать, собрал пяток личин. Но его собственная маскировка больше не работала - распознали маленькие чудища чужого, зашипели на него, и полезли к нему, быстро окружая с нескольких сторон.
Осьмуша, лишенный меча, остался драться с навалившимися на него детишками голыми руками. Точнее - ногами. Сражаясь со сворой из четырех чудищ, он изловчился и метко ударил одного из них в лицо, расколов маску. Удар был столь силен, что маска улетела прочь, а маленькое чудище выронило свой фонарик. Тот упал на пол, треснул - и с него пахнуло лютой стужей, будто герои снова вышли наружу в суровую метель. Похожая трещина пошла и прямо по владельцу фонарика, итак, впрочем, уже неопасному без своей маски.
Данька, Василий, Батыр, Маринка
- Какое там перо! - С долей отчаяния всплеснул руками Соловей, отвечая вместо Василия. - Оно у этих, которых мы ищем! Может, и у Казимиреныша этого! Недаром же его эта тварь так облюбовала.
Метнул аркан Батыр - да больно далеко оказалось, не долетело. Упал на землю, пустой и бесполезный. А Даньке уж худо - чувствовал подмастрерье, как промерзает до самого нутра, как перестают слушаться его пальцы, как ломит всё тело нестерпимой болью, а перед глазами всё плывет. Пытался он нащупывать пистоль - но вскоре попросту перестал чувствовать собственные руки и всё, чего ими касался. Совсем скоро сознание уплыло от юного мастера.
Маринка видела своим зрением лишь нечеткий силуэт высоченного и тощего нечто, вокруг лица которого будто клочья бороды шевелились. Несколько из них опутало Даньку, а один такой клок уже лез пареньку в рот. Маринка видела, как быстро замедляется сердце, и как стремительно тускнеет свечение, которое обычно исходило от живых. Данька даже не умирал - он превращался в неодушевленный предмет, подобие камня, или... льда.
- Пора! - Крикнула Мара. - Стреляй, дуреха!
Стоило только Маре так сказать - как вновь ударил гром, забили в небеса молнии, сотряслись вековые руины, но самое главное - проявился Сехирча, обрел свою плоть. Вновь прохудилась истончившаяся ширма меж нескольких миров, в которых одновременно существовало это чудище, и теперь они собрались воедино. Нужно успеть!
Данька
Полубессознательный Данька на миг тоже стал единым целым с другим собой. Оказывается, и он существовал не в одном лишь мире. В том, другом, далеком и непонятном мире - но мире таком же разрушенном и холодном. Там тоже была зима, но не такая свирепая, просто какая-то... грязная. Невзрачная. Редкий снежок вперемешку со слякотью. И тоже Данька лежал среди руин невиданного города, где все дома были когда-то похожи на большие каменные коробки с множеством окошек. Только теперь эти дома едва стояли, были избиты, полуобрушены, исклеваны пулями, а из провалов окон вспыхивали выстрелы и звучали крики на незнакомой тарабарщине. Что-то там про Аллаха. В этом мире существовал и Осьмуша - странный какой-то Осьмуша, совсем доходяга, и при том остриженный под короткий ежик. И вместо доспехов у него некрасивая пестрая одежка болотных цветов, да большие, грубые сапоги, все в грязи по самые голенища. Он что-то кричит в маленькую коробочку, которая веревочкой соединена с большим зеленым ящиком с торчащим из него железным прутом. Надо думать, какой-то хитрый аппаратус, Данька не знал его назначения, но два неаккуратных, явно не рукой мастера сделанных отверстия в случайных местах его корпуса намекали, что Осьмуша старается зря.
- Дрозд! Дрозд, я Восьмой! - Видать, совсем обезумел Кощеич, с птичками говорит на манер Оленки. - Дрозд, я Восьмой! У меня два трехсотых, и шесть двухсотых! Коробочка сожжена! Мы в окружении! Нужна конкретная, быстрая помощь! Это вам, блядь, не шуточки, нас всех тут положат! - Лысый Осьмуша отвлекся на секунду на самого Даньку. - Дэнчик, блядь! Хорош мерзнуть! Если тыт ту загнешься, кто нас, блядь, отсюда выведет?! Подъем!