Своим рвением и спокойствием в деле освобождения Данька вдруг напомнил сам себе Осьмушу. Тот очарован и бредёт за своей губительницей упрямо, а Данька-то такой же. Все мысли об одном, даже в такой момент опасный, когда промах может всё солнцеходство перечеркнуть. Тут впору не в Ягу, а в свою губительницу стрелять, зазнобу чёртову.
Больно было смотреть, как Олена по Осьмуше плачет. Жгучая то боль, раны бередит, ревность будит.
Подмастерье осёкся и тряхнул головой. Он уже снаружи дерева. Посох с полумёртвой головой – в траве, сейчас – лишний и забытый. Рука как чужая сама к ружью тянется, а схватив, не дрожит.
Три цели перед глазами, из которых смертна лишь одна – другие две из памяти не вычеркнуть, хоть сам смерть-пулей стреляйся.
Данька присел на одно колено и, уперев локоть в другое, прицелился в спину черновласой ведьмы.
Жизнь без Олены-искры – вечная работа в потьмах и пустоте.
Жизнь без Осьмуши-соперника – вечное молчание в разговоре обеих пар.
А любовь – это разговор двоих, рождающий мысль о жизни.
"Я не как Осьмуша. Я как Яга, опять возомнил, что человека переделать можно."
Данька выстрелил и бросил ружьё как ядовитую змею. Смерть-пули манят мечтой о власти. Пускай сегодня эта власть сотрёт лишь одного властолюбца.