Женщина в ответ на протянутую руку гордо и молчаливо повернулась к Олене спиной. Пришлось отдавать другому. То, что Олена вот так отдала Осьмушин подарок, конечно же не понравилось последнему. Он смолчал, но было видно, с какой болью он наблюдает, как жемчуга из рук Олены переходят в грубую лапу одного из мужиков. А смущенный щедростью девицы мужик повертел так и эдак украшение, и прогудел.
- Красивое. - А потом, налюбовавшись, сбросил ожерелье обратно в ладошку Олены. Белые, как снег, жемчужины с тихим костяным постукиванием сложились в горку в открытой ладони. - Не надо нам ничего твоего, дитятко. К чему оно? Много не дадут, хоть бы в треть цены взяли, и одному не хватит. Да и кому продашь? Муромчане народ зажиточный, но небогатый, а боярин какой богатый не станет жемчуга у оборванца покупать. А иные еще подумают, что ворованное, за так отберут и еще розог всыплют. Оставь себе, дитятко, бусики свои.
Даже Осьмуша не ожидал такого широкого жеста от невзрачного бродяги. У парня даже рот открылся. Но он опять смолчал.
Осталось героям только старика послушать, перед тем, как снова в путь отправиться. Тот устроился поудобнее, и начал свой рассказ.
- Бабушка дальше живет. По этой дороге ежели править, там деревень несколько близ темной чащи. Это теперь тоже Яги вотчина, туда даже сборщики царские не суются. Попросили ее сами люди в трудную годину, в дома к себе пригласили, чтоб спасла от голода, неурожая, хворей и Палёной. Теперь они вроде как сытно живут, хорошо. Земля у них родит, чудища из чащи и носу не кажут, лихие люди десятой дорогою обходят. Вот и мы подумали, чего терять? Тоже у Бабушки попросим помощи. Может, сдобрится. Но теперь и не знаем, что делать.
Старик вздохнул, а потом добавил.
- А Палёная у себя там. На пепелище дома ловчего княжьего. Она всегда туда возвращается. А если не там - ее след хорошо виден будет, искать нетрудно. Но кто ж сам такое искать станет?
А потом, когда и старик наелся вволю, подобрел и повеселел, настало время сказок. На сытый желудок и беда легче сносится, и сказка складней сказывается.
- Давным еще давно, до Солнца, до Кощея-Бессмертного, в Тридевятом Царстве, жил да был Емеля-дурак. От работы отлынивал, никому задаром не помогал, да знай себе на печи лежал, вот на этой вот самой. За всю-то жизнь свою непутевую один раз доброе дело сделал - за водой пошел зимой. И тогда-то и повезло ему, дураку, который ничем того не заслужил. Щуку выловил, да не простую. Велесово отродье, рыбица волшебная, хозяйка того омута. Взмолилась, чтоб не загубил ее дурак непутевый, не сварил ухи. А тот согласился, в обмен на договор волшебный, что чуть что дурак пожелает, так тотчас же исполнится. Такую силу такой человек заимел! Разве могло что хорошее с того выйти?
Старик вздохнул.
- Сначала-то он на всякие глупости волшебную силу растрачивал. То ведра чтоб сами шли, то дрова рубились да в поленницу складывались. Дурак и рад-радешенек, что с печи теперь слазить не надо. Но дальше хуже стало. Сначала он на санях самоходных людей подавил. Как его бить стали - велел дубинам людей ломать. А потом это безобразие до царя тогдашнего царства дошло. И вот тут самая беда случилась. На этой самой печке Емеля-дурак к нему приехал, по дороге столько людей подавил-покалечил. Дочку царскую в себя влюбил, а ее за заморского посла какого-то отдать хотели. Тот оскорбления не снес. Война началась. Скольким она жизни стоила с двух сторон, сколько разрушено было, сколько судеб покалеченных - и все из-за одного дурака с чрезмерной силой. Царь с горя, что дочка блажная за оборванцем как привязанная ходит, а земли родные разоряют, и сбежал прочь из своего царства. Безвластие настало. А дурак-Емеля сам на трон захотел. По щукиному велению армию вражью разбил, на трон сел, и кто бы знает, что еще наворотил бы, кабы народ измученный не поднялся. Он на печке решил сбежать, так догнали в этом самом чистом поле, язык ему вырезали, чтоб не мог щукиной силы призвать, и живьем в этой самой печи и спалили. Вот так и бывает, когда сила великая да удача неправедно достается разным дуракам.
--------------------------------------------
Старик не соврал - Палёную искать было несложно. Путь, которым шла обезумевшая Оленина мачеха, отмечался выгоревшими лесами, выжженной до пепла землей, удушливым чадом, который висел тут вместо тумана, и пепелищами людских селений, оказавшихся на пути у Палёной. Та будто ходила от хаты к хате, в каждую заходила, обрекая ее на выгорание. Издали виднелись только груды обгоревших бревен да трубы уцелевших в пожаре печей, высившиеся черными изваняниями, будто надгробия. Олена не могла узнать мест, где родилась - кругом был только дым, тлеющие искры, обугленные коряги деревьев и страшные сгоревшие дома. Не узнала она и родную деревню, на отшибе которой и жил княжий ловчий.
Раньше это было большое и уютное селище. Князь часто сюда захаживал на охоту, так что о деревне заботился. Здесь всегда было светло, сытно, весело, в трудные года всегда можно было рассчитывать на помощь князя. И дома здесь были всегда большие, нарядные, расписанные самым разным узором. И деревьев было много - стараниями Олениной матери и немного самой Олены деревня всегда утопала в зелени, дороги были усыпаны белыми лепестками вишневого цвета, и сладко пахла сирень и черемуха, привлекая медоносных пчел, деловито гудевших среди цветков. А теперь это был почти ад в представлении несведущих. От высоких, нарядных домов остались только стены с пустыми окнами, провалившиеся крыши, а иногда и вовсе груда бревен со стоявшей посреди них почерневшей печью. Покосившиеся остатки забора ограждали выгоревшие дотла дворы, позволяя смутно угадать границы людских жилищ. Из них несло удушливым запахом гари с жутким привкусом паленого мяса. Дым стелился по земле, мешая дышать и выжимая слезы из пересохших глаз. Живые и пышные деревья остались лишь в памяти Олены, превратившись в жуткие обугленные коряги. В такие же коряги превратились и некогда живые люди.
Те, кто успевал выбежать из объятого огнем дома, не всегда спасались. Иногда они попадались на пути Палёной. Те, кому была уготована такая судьба, сейчас стояли там и сям жуткими черными статуями. Иссохшие, обугленные человеческие силуэты стояли в полный рост, на коленях, на четвереньках, вгорев в землю, выставляли перед собой руки со скрюченными пальцами, разевали рты в безмолвном крике. Они будто бы пытались закрыться от чего-то в последний миг своей жизни. Наверняка Олена знала кого-то из тех, кто сейчас стоял здесь жутким изваянием, но не могла узнать в этих головешках никого из тех, чьи лица сохранила память. Соловей, подчиняясь взыгравшему любопытству, дотронулся до одного из сгоревших - и тело осыпалось грудой костей и черной пыли на покрывший землю вместо снега пепел.
Среди всей этой чудовищной разрухи блуждал единственный выживший. Тощий, жалкий, весь в черных пятнах сажи чей-то сторожевой пес хромал и скулил между пепелищами. Шерсть местами была подпалена, глаза у несчастного животного страшно слезились, а за ним, позвякивая, влачилась оборванная цепь, закрепленная на истрепавшемся кожаном ошейнике, свободно висевшем на истончившейся шее. Завидев людей, пес поджал хвост, заскулил громче, и опасливо захромал прочь, держа на весу заднюю лапу.
Пожар, видать, бушевал долго, и закончился только недавно. Еще тлели где-то сгоревшие доски, бревна и стропила. Дым клубился, стелясь по земле,а жар, исходивший от пепелищ и выгоревшей земли, еще чувствовался кожей. Взлетали вверх,в бордовое небо, красные огненные искорки искорки. Где-то в развалинах еще что-то потрескивало, потихоньку догорая. Где-то впереди, среди остатков леса, должен был быть большой дом лесничего - родное Оленкино жилище. Там еще можно было разглядеть свечение полыхающего огня. До сих пор горит. Вот это проклятие, так проклятие.