Пронзительная белая вспышка, а через минуту оглушительный взрыв - и клубы тьмы опали, сдулись и растаяли в углах храма. Олена даже не сразу заметила, прокачивая сквозь себя и Осьмушу токи земных и водяных сил, возгоняющих упавшее в землю и умершее обратно для нового рождения.
- Ну все, все уже, все прошло, нет ничего, больше нет ничего, - повторяла Олена как заведенная, гладя Бессмертного по слипшимся от крови волосам, заговаривая, зашептывая, завораживая:
- Смерти нет. Все живое кругом. Пала кровь горючая на землю, насквозь прошла, травою молодою вернулась, цветами проросла. Сквозь горе, сквозь камень...
И осеклась, вспомнив: он бессмертен, пока боится. Что, неужто ей надо страх в нем растить, раздувать как искру, напуганного ребенка в нем лелеять, как, бывало, сама Бабушка своего брата запугивала, заморачивала. Что за тоска, что за ужас ужасный - единственный способ так жизнь сохранить.
А будь что будет, - подумала она, смиряясь. Жить-дрожать, помирать-дрожать, так лучше и не жить вовсе. Она пока что рядом, ну и... все хорошо.
- Осьмушенька, - Олена отстранилась от суженого. Надо, чтобы он о чем другом подумал, окроме своего страха. - А что там Псарь? Что-то я не вижу его здесь. Ты ему сказал уже что хотел? Ты поди скажи, а мне поглядеть надо, кого еще полечить, - она махнула рукою в сторону алтаря, где вповалку лежали мертвые и еще живые.
Нет больше Шепота. И поверить трудно, что несколько часов назад беседовала с ним, сидя рядом на расстеленном плаще, о том единственном, что их на миг объединило, когда ее душа страхом и тоскою смутилася. Дорого стоило то смятение. Каждая минута чужой кровью оплачена. Пошла Олена вдоль рядов: все мертвы лежат, мертвее мертвого. Матушка и дядь-Фока целы, Соловей и храбрый ордынский боец побиты, но живы, а Маринка с Василием... Глядь, лежат обнявшись как на свадебной постеле, и не дышат. А как они с Маринкой совсем недавно бок о бок с Шепотом дрались, пока ее выстрел в упор не свалил, а теперь вон как... жили они недолго, но счастливо, и умерли в один день, и то ладно, и хорошо так - вместе в одну могилу лечь! Глаза Олены наполнились слезами и в носу защипало, наклонилась она, пригорюнившись, и заметила, что вроде слабым дыханием тела шевелятся. С усилием оторвала она Маринку от ее мужчины, перевалила непослушное тяжелое тело на спину, смущаясь так, будто подглядела за чужой ласкою, провела ладонью над темным кровяным пятном на Маринкиным животе. А другого пятна на спине нету. Кусок свинца, значит, внутри засел. Олена белую кожу ножиком надрезала, получилась на маринкином животе улыбка. Олена в рану тонкими пальцами полезла. Надо, чтоб Данька ей щипцы такие длинные сковал, с зубчатым краешком, чтоб пули легче было вынать, озабоченно подумала она. Чтоб тело лишнего не уродовать. Чего ж его зря уродовать, такое ладное тело-то. Ну... сама попортила, сама залечу, подумала она, ухватив ногтями сплющенный свинцовый шматок. Ухватила, потащила. шлепнула сверху воняющую чесноком примочку, зашептала, чтоб рану очистить, вытянуть из живота кровь и дрянь всякую... Ну потом и заращивать можно.
- Марин, просыпайся. Вставать пора.