С благодарностью посмотрела матушка на Фоку. Вот где кладезь смекалки. Все-то он видит, все-то знает. Никто про воду не подумал, а Черный уже тут как тут с водицею свежей. Принялась матушка губы засохшие княжеской четы краем апостольника смачивать. Пусть приходят в себя потихоньку. От горьких слов цыганки и от слов утешения Оленкиных делалось на душе все тяжелее. Отчего не могут люди смириться? Смирение - вот главная сила. Но это тяжело, очень. Чувство вины в угол не забьешь. Оно как червь проклятый точит нутро, выедает.
- Златушка, - тихо промолвила Мирослава, когда Оленка к Даньке пошла. - Я сейчас тебе скажу такое, от чего Господь мой сам бы молнии на голову мою грешную послал бы... Ты не прощай его, - кивнула игуменья на Павла. - Он и сам себя не простит. Может, забудет со временем, затолкает глубоко вину свою, но до конца дней своих кошмарами будет мучиться, ибо есть в нем совесть и ибо заслужил. И в тебе совесть есть. Ты тут из нас всех поди самая совестливая и... самая злопамятная. Но это не плохо, как по мне. Я себя на твое место поставила и знаешь, вполне возможно, пошла бы твоим путем. Никогда бы не забыла и не простила. Страшно это, страшно. И умереть хочется.
Мирослава утерла ладонью набежавшую слезу и посмотрела вдаль.
- Но ты не умирай Злата. Ты сильная, ты выдержишь эту боль. Пронесешь ее сквозь время. Не ради себя, нет. У тебя же еще детки есть, - голос матушки оборвался и стал сиплым. Всех, кому Бог детей дал, она считала счастливцами, просто потому, что сама в этом не преуспела. - Нужна ты им. О них думай! А коли и это для тебя не убежденье, так живи ради пользы. Ты умная, ты храбрая, ты сильная - неси это людям! В кулак сожми свою боль, свою вину, свое прошлое и держи! И на волю не пускай!
Судорожно вздохнув, матушка с грустной улыбкой посмотрела на цыганку:
- Не убедила я тебя?