Обычно Маринка дралась с азартом и веселой злобой, как бьют друг друга в кулачном бою, стенка на стенку, как укшуйники бросаются на абордаж. Вроде и сеча, и кровь льется, и тела падают мертвых да раненых, а не страшно. Будто просто силой меряешься. Будто не могла девка умереть молодой и красивой. Или, на худой конец, билась с лютой, подсердечной ненавистью, как тогда, с Дерезой. Сейчас же, когда упали Оленка и Данька, да первый удар тень развеял, все чувства, куда-то ушли. Пусто стало и холодно. Не осталось сил печалиться и гневаться. Ушли все силы в бег-погоню за мерцающим светом Жар-птицы. Ей даже не было обидно, что свет птицы защищал кощеевца от ее хлада, но не мешал ему разбрасываться тенями. Не за Шепотом она гналась сейчас, за мечтой ускользающей, за надеждой для мира. Не борзой за зайцем гналась, не соколом безжалостным падала на добычу. Не было в девке сейчас ничего от живого. Порыв ледяного ветра… Пущенная в цель стрела… Сгусток воли одетый в тело человеческое.
Не было в Маринке ни сомнений, ни колебаний. Бежала прямо к цели. На раненых дружинников даже не взглянула, перепрыгивая. Нужно было б, и по телам прошла. Не важна была их жизнь сейчас, да и собственная не важна. Выстрелам беглеца Маринка не кланялась, и бомбы ее не остановили. Навстречу им рванулась, чтобы мимо пролетели, да за спиной остались.