Фока удумал что то, однако говорить не стал. Ртом плямкнул, губья поджал, молча носом воздух выпустил. Все вокруг него проходило, бурлило, разговоры сшибались, аки льдины в окияне трескаются да хрустят, а тать стоял все да стоял. Вон и Данька вышел вон, матушка девчулю подхватила, прямо вовремя, еще бы чуть да брякнулась о пол, а тать стоит, мозоли в голове скрепят.
– Да погоди ж ты! Нос выровнять надобно! - бросил он вдогонку парню, да не знал, услышал тот, аль нет. Сам было пошел за ним, да тут его мыслишка и догнала.
– Дык выходит что все енто по твоей вине? - он оглянулся на разбитое окно, да на страдающий город за ним, - Люди, жизни вон те? Да? - как бывало ужо раньше, когда сам спрашивает, да сам отвечает, продолжил. - Мразь эта кощеевская, она же ведь на гниль, как пчелы на мед, лезет. Коли нету в деревце сучка мертвого, дык не заест его медный жук, разве не понятно?
Может и не было так всклокочено у Фоки на душе как у подмастерья, да токмо лишь от того, что устал он ужо от черноты людской. Не той, что под покровом ночи, да на погосте аль месте укромном. Не той, что веками в колдуне злом множится, с ума-разума сводит. Не той, что яростью аль безумием человечность застилает и дела самые черные дозволяет творить... А устал тать от погани простой, что в каждом человеке сидит, только уступит ей человек, хоть пол шажочка – все, пропал! Пустил зависть в душу – корову соседскую с утками потравил. Положил глаз куда не следовало – загубил семью чужую, спортил жену. Позволил страху место чести занять – ударил в спину на поле утоптанном. И все то простое, промеж людей часто происходит, завсегда понятное, но... непобедимое. Вот она, сила черная, крепче булата будет.
– Я тут, недалече буду, матушка. - понуро бросил Фока через плечо, да за Данькой вышел.