В момент пустившего ему кровь удара Данька даже почти обрадовался, так ему вдруг полегчало, словно вышла наружу самая злая и самая непримиримая сущность его, та, что быстрее всего вскипала и сложнее всего унималась. Редко-редко просыпалась она в нём, за пределы обычно спокойного разума выходя, но раз ей поддавшись, Данька себя полностью терял. Раньше-то не было у него ни веры в себя, ни оружия, раньше от несправедливости болотной либо городской всё больше убегать привык парень, часами по полям да лесам пустым в одиночестве шатаясь, пинками на грибы ярость бессильную выплёскивал. В обучении же у Казимира Завидовича не до злобы было ー ни времени не было, ни свободы. Теперь же всё иначе. В вольном походе сам себе голова, под давлением суровым, при самоосознании геройском да опыте победном... зачем терпеть? Тем более такое злодеяние ー как можно?
Рука подмастерья упала на рукоять пистоля, но вытянуть из чехла на ноге не успела ー сказалось ошеломление, смутил Даньку и совсем по-отечески взволнованный вид князя. Не хватало только при отце сына застрелить, сперва защищать его вызвавшись... и кто бы только мог подумать, что и отец и сын оба такими злыднями окажутся!
Тяжело дыша от остаточных злости и гнева, Данька прикрывал разбитый нос рукой и слушал по-прежнему надменные речи княжича. Будто бы великую милость оказывает, на суд соглашаясь. Причем ясно на какой, теперь-то, после всех этих "все плевать хотели", "посудачили б чуток" да "в церковь заплатить" ー уж точно ясно! Народный?! Держи карман шире! В таких судах от скрипа мошны судимого приговора не услыхать бывает.
Данька чуть было зуб о зуб не переломал от новой волны гнева. С разбитым носом, впрочем, дышать было совсем тяжко, и между смертью от удушья и усмирением ярости Данька быстро выбрал второе. Дождавшись конца разговора и к тому времени придя в себя, молвил наконец, уже спокойней, с расстановкой, чтобы слишком сильно не гундосить, но всё же твёрдо и сердито:
ー Так и не понял ты... что сотворил, княжич. Не я дитя у Златы отнял... а ты. Не я у тебя и Забавы дитя отнять хочу... а Злата ー коли каяться у тебя... и в мыслях нет. Ты не мешай хотя бы за дитя просить. Если уже тут Злата... найду её, верь мне ー найду! Образумить попробую... додушить... всегда успеешь.
Только бы не сплюнуть от омерзения прямо на пол княжеских палат. Не наказания убоявшись, а работу мастера неизвестного пожалев ー ладно справил тот терем, жалко будет, если сгорит в битве.
И всё равно ведь кровью всё закапал.
Подумал было Данька ружьё и опору захватить, но не стал ー ни к чему увещевания миролюбивые зачинать, будучи оружием с головы до ног увешанным. Как стоял, с тем и вышел из комнаты наружу. На матушку Мирославу и Фоку даже не взглянул, так сильно расстроен был.
В коридоре постоял подмастерье немного, подумал, а после руку на стену бревенчатую положил, погладил да виском к ней прислонился, будто неровности вдоль-вдоль высматривая и самим ухом проверяя, гладко ли обтёсано, не кольнёт ли заусенец какой, не шепнёт ли жалобу?
"Знаю, неприятно, страшно. С такими-то хозяевами внутри, с таким-то ворогом снаружи... но ты помоги, подскажи, направь ー одно пятно в истории хозяйской смыть хочу, на одного ворога судьбу твою спокойней сделать..."
Палаты у князя Ростислава большие, запутанные, но и Данька всяческих построек чертежи изучал, под присмотром мастера образы их игрушечные из веток да глины изготавливал, ну и вживую тоже на разное строительство насмотрелся, работяг да мастеров наслушался. Должно было получиться общий язык найти, шёпот услышать.
"Видишь где внутри ли, снаружи ли... цыганку? Слышишь ли как морозная корка ненависти над пламенем гневным трещит-шипит? Такое тут в одном лишь человеке быть должно. Где та, чьё полно углей жадных сердце страха в сей миг лишено?"
Болел битый и как бы даже не сломанный нос, раздражала липкая, стекающая прямо в рот кровь. Раз за разом отвлекался до хруста в кулаках вслушивающийся в шёпот вещей Данька, раз за разом морок Златы вспоминал и историю Павла, её искренне торжествующий голос и его надменный, в момент рассеивания чар Мирославой ー злорадный, в момент указания ему на злодеяние его ー возмущённый. Часто менялся голос княжича, но редко звучал прочувственно.
Данька даже в сердцах по стене хлопнул, которую только что поглаживал. Спохватился, извинился перед домом, а у самого прежний шум в голове ー и Злату жалко, и Павел злит... и Забаву, и князь... и полочан, и кощеевцы... Бушует битва снаружи, бьются не на жизнь, а на смерть ради этих нелюдей и ради этих людей княжич Василий, Чернавка, Соловей да Всеслав, а он-Данька тут отсиживается. Ладно бы бился тоже, пускай за этих, но и за людей же! А он... будто голыми руками и слюной из осколков горшок склеить пытается.
И всё же не верилось Даньке, что та Злата, та хитроватая, но и премудрая Злата, та, кто с таким обаянием с Осьмушей общалась и которой тот доверял как мог, та, которая среди немногих прочих людей Руси героям помочь хотела и помогала... чтобы та Злата ー таким чудищем, к любому слову глухим, враз обернулась. Не демоница же она, в конце концов! Да, и сам Данька цыган недолюбливал и побаивался, действительно ー за конокрадство и прочее лиходейство, но одно дело за проступок наказание, совсем другое ー по мимолётному увлечению и малодушию другой любви ради живого человека погубить, в трезвом рассудке и твёрдой памяти! Тут неважно, цыганка ли, славянка ли, на кого тень прихоти падёт княжеская, тому и не миновать беды. Знать бы раньше, как оно тут всё грязно у князей устроено...
Вновь отвлёкшись, задумался Данька и скривился. Что "раньше"? Не пошёл бы в герои, отшельником стал бы сразу? Малец, ну как есть малец! Что раньше цыплёнком перепуганным из подворотни с забияками выбегал, что теперь из комнаты с бедой вперёд всех вышел... пускай без испуга, толку-то? Героем назвался ー решай проблемы!
"И решу! Или сделаю всё, что смогу, пытаясь. Потому помоги мне, терем, не видишь сам ー у остальных палат спроси, у всех-всех клетей и крылец спроси, прошу!"