Вроде сидят они, молчат да на воду глядят. А столько всего говорится безмолвным языком взглядов, еле заметных движений, касаний легких... Голова парня на плечо ее склонилась, Олена и дышать-то боится, чтоб не потревожить, пускай так и дальше будет; а дыхание сдержать трудно - дышать хочется глубоко, часто. Олена то виска его губками еле коснется, то щеку пальцами погладит, и так мало помалу свыкается она с ним, слаживается. Вот и уже у них, кажется, и дыхание на двоих одно, и сердце бьется в лад, и о чем он думает, о том - и она.
Вот это чудо, чудесней на свете нет. Недаром все девушки только о том и мечтают, того и желают, о суженом ворожат...
-... я понимаю, почему люди ворожат, чтобы их любили... удивительно все это, - говорит Осьмуша. А Олене кажется: это она сама подумала. А Осьмуша взял да и сказал.
Дивно... Неужто теперь так все время будет? Как же это вынести-то - когда каждая жилочка в теле звенит, сердце ходуном ходит, на пределе... Так замертво и упадешь, кажется... Неужели к этому можно привыкнуть?
- Да, - отвечает она. - Удивительно... и страшно немного, да? Сердце вот-вот порвется от счастья. Как с этим люди каждый день живут, Осьмуша? Живут себе - и ничего? Неужто у всех так бывает? Василий с Маринкой, царевич Иван...
...он это все ради Василисы затеял, да. Какая-то неприятная мысль царапнула Олену - что там Казимир говорил о сыне Кащеевом? Василиса... нет, не надо сейчас, я потом про это подумаю, решила Олена, прогнала прочь, забыла, закрыла.
- Так все переменилось в один миг. И я будто другая, и ты...