Василий застал Казимира в не совсем обычном своем качестве. Выставленный за порог во время нелицеприятного обсуждения вместе с беспризорниками, он от нечего делать стал их развлекать. Мало кто знал, но Казимир любил удивлять. Данька разве что мог вспомнить, как тогда улыбался старый мастер, когда у ученика в очередной раз округлялись глаза при виде новой диковины. Вот и сейчас он детишкам показывал разные фокусы при помощи своей новой руки. То щелк - и длинный стальной шип откуда-то отрастил из пальца. То раз - из второго пальца струей огня поджег свечку на столе. То бах - пальнул из третьего пальца, словно из пистолета, и пулей расколотил глиняной горшок. А дети знай себе глазеют, ахают, руки тянут потрогать. Казимир доволен - и даже больших секретов не делает, рассказывает, где у него клинки прячутся. и куда порох сыпать.
Тем понятнее было его кислое выражение, с которым он отошел на разговор с неприятным ему княжичем. При вкрадчивых рассказах Василия о подробностях работы тайного приказа выражение лица Казимира стало еще кислее. Непонятно было, пугали ли его мучения, или все-таки тот факт, что пытать его будут люди беспристрастные и скучные, для которых мучения Казимира - просто тяжкая рутина. Поджал старик свои сухие губы, а потом, отодвинув стул, присел. Так же молча извлек он из-под своего балахона затейливую курительную трубку с тонким изогнутым мундштуком и крышечкой железной, насыпал туда табаку из малой железной коробочки, поджег пальцем-зажигалкой - и затянулся едким дымом, пустив его через ноздри.
- Хорошо, условие принимается. - Первым делом сказал он. - Однако, я хочу напомнить, что не я изначально был "вредным стариком". Ты, кажется забыл, что с самого начала я, без всяких ваших просьб и требований, выдал вам убежище Шепота и само существование его группы, хотя мог бы и смолчать. И кто знает, что бы из этого вышло. Я проявлял уважение и благодарность, пытаясь помочь вам и протащить вашего ледяного дуболома, и готов был помогать и дальше. Но что я получил за это? Унизительное рукоприкладство и дешевую проповедь о моей вине и важности раскаяния.
Пока Казимир говорил, комната наполнялась дымом. У Рощина немного загудело в голове, а цвета приобрели большую насыщенность - похоже, Казимир курил какой-то легкий наркотик.
- Так ли удивительно, что я больше не захотел помогать вам? Так ли удивительно, что я перестал проявлять какое-либо уважение к тому, кто считает себя вправе ударить любого потому, что... А, собственно, почему? - Казимир вытащил трубку, чтобы указать мундштуком на Василия. - Я помню эту речь о вине, о раскаянии, о том, что я продал Родину, и обо всем прочем. А что ты обо мне знаешь? Что ты можешь вообще знать о том, каким путем и через какие решения я пришел к служению Мастеру Кощею? Ничего. Но ты осудил меня, и ушли у тебя на это считанные минуты. А мне, между тем, не было дано выбора, кому служить, и чью сторону принять. Сама моя природа обрекала меня быть врагом человечества, одно мое существование было угрозой для жизни окружающих. Весь мой выбор - или умри сам, или живи за счет жизней других. И все же я не столь уж часто брал на себя право лишать кого-то жизни. Уверен, вы такой щепетильностью не отличались. А теперь ты говоришь мне о раскаянии.
Казимир презрительно фыркнул.
- Твоя высокая мораль позволяет меня судить. Да, я работал на твоих врагов, может даже на общечеловеческих врагов. Но твоя высокая мораль так же легко позволяет тебе пить на брудершафт с Соловьем-Разбойником. Он служил Хану Бекету, такому же врагу Руси, как и Кощей. Звал его другом, до поры. Потом - жил в лесах под Смородиной, и там убивал русских десятками, что воинов, что просто прохожих, просто из удали и развлечения. Да, сегодня он другой, он изменился, стал сдержаннее и сдержаннее в вопросах ценности человеческой жизни. Но раскаялся ли?
Казимир помолчал, и покачал головой.
- Сомневаюсь. Я присутствовал при процессе возвращения его к жизни. Он ненавидит нас не потому, что перековался, а потому, что мы, выражаясь красиво, надели на гордого Соловья рабский ошейник. Мы заставили его склонить колени. Заставили его делать нашу работу, да еще и жалобно умолять о том, чтобы дать больше времени на нее. Он хочет мстить, только и всего. Неудовлетворенная жажда мести за задетую гордость самому Кощею Бессмертному, хотя бы и в лице его сына. Вот то, что движет им, и заставляет его вам помогать. Но то ли он бережнее относится к твоему самолюбию, то ли просто отец той женщины, к которой у тебя вполне ясный мужской интерес. И все.
Казимир усмехнулся.
- Уверен, это далеко не единственный пример, когда твоя мораль прогибалась под личными пристрастиями. Хотя бы с той же дочерью Соловья. У нее ведь родственница была, из наших, ты знал?. Ее родная тетушка, сестра ее матери. Это она помогла нам отыскать останки ее папы, благодаря чему получила право жить в Антируси. Со всей своей семьей. Думаю, тебе стоит спросить ее, как ей жилось там, в царстве, что росло на крови твоего народа, среди тех, кого ты настолько ненавидишь, что нарекаешь Злом и убиваешь без всякой жалости и при любой возможности. Впрочем, я уверен, что твое отношение к ней не изменится. Любовь.
Казимир цокнул языком, и снова затянулся.
- А вот меня ненавидеть проще. Я не статная черновласая дева, обо мне ничего толком не известно, и я не скрываю от людей того, что думаю. Удобная мишень для ненависти. И правда, зачем же разбираться, если можно просто ударить за то, что я кому-то там не тому служил и в чем-то там замазался, и грозить пытками за то, что я не щажу твою гордость, верно?
Казимир в запале сделал чересчур глубокую затяжку, и закашлялся.
- Я согласен подписать... Кхх... Мирный договор.... Кха-кха! Но я должен был... Кх... Напомнить, кто начал эту войну, и... Кха-кха-кха... По какой глупой причине!