Новое место и старые чувства, хотя когда это они успели стать старыми? Как бы Даньке того ни хотелось, но к виду крови он привыкнуть ещё не успел, хотя и прошёл по этому пути уже немало. И всё же на постоялом дворе он в комнаты с раненым героем (кажется, этот Осьмушу задирал, там, в лесу у избушки) посторонился, предпочтя остаться в зале с накрытым столом.
Только вот в отличии от Чернавки, Даньке кусок в горло не лез, а хмель пугал как и раньше. Слабоват Данька был для медовухи, раз попробовал тайком от мастера, потом долго за собой прибирался, а всё одно следов буйства скрыть не смог. Неприятный то был разговор с Казимиром Завидовичем.
Кинув на Маринку завистливый взгляд, подмастерье неловко, облившись, отхлебнул воды из кувшина и обернулся на ругань.
Опять князь чем-то и кем-то недоволен, хоть и не Данькой. А, гусляром! Совсем Данька забыл про него, а тут как раз вспомнил, и речь княжеская, и слова мастера – всё к месту пришлось.
Задумался Данька, вновь свой первый в жизни бой с человеком переживая. Неприятно, конечно. Даже жутко и мерзко. Но что именно? Всё же не трупы хладные ворочать, а скорее стараться-стараться не думать, а всё одно понимать, что не люди это, а чудища вроде того скелета-в-дереве, только не снаружи, а внутри в сердце. И ещё тяжелее не думать о том, что их такими сделало. И то Всеславу виднее, как ни крути, он же кощеевец, и он-то там в корчме ни на миг не задумывался о том, что творит.
Данька подёргал молчаливую фигуру за край серого плаща.
– Витязь, тебе не больно?
Из дыры в доспехе веяло холодом. Данька помялся и всёже задал ещё один вопрос:
– Там, в корчме... Тех бы перековать не вышло?