И Данька вдруг оказался один. Да, ещё слышны были удаляющиеся шаги героев, ещё мелькал в дверном проеме словно никогда никуда не спешащий, но всюду вовремя оказывающийся Фока, только Даньке всё равно на миг причудилось, будто просто так зашёл он сам по себе с улицы, из любопытства посмотреть на стихшую после боевого шума корчму. Зашёл, а тут такая бойня. Он ведь непричастен к ней? Он ведь тут кровь не лил... но готов был.
Можно было и не идти сюда. Можно было свечу ту же на шлем Всеслава прикрепить, ему поди всё равно было бы. А Даньке что? Кащеевцев увидел. Настоящих, живых и мёртвых. Впервые. Или нет? Данька же сам почти кащеевец! На кого работал-то? Кого из Калуги снаряжать помогал, сам того не ведая? Не этих ли случайно, что теперь трупами бездыханными тут лежат?
И что князь велел найти тут, зная, что самое ценное вороги по лазу подземному утащили... Скорее уж Даньке поделки свои искать намекал. И думать.
Подмастерье сглотнул и понял, как сильно у него пересохло во рту. Он сел, взгромоздясь, прямо на одну из столешниц, вздохнул и остановил проклятый часовой механизм. И тут же пожалел, услышав за стихшим тиканьем жужжанье налетевших на запах крови мух.
Хорошо, он обыщет мертвецов, сложит их рядком, осмотрит и саму корчму. Чуть позже. Как только уймётся дрожь в руках. Как только мертвецы начнут восприниматься врагами Руси, а не простым людом разбойным. Как только вспомнит про давно почерневший крестик на груди. А что крестик? Тут сразу молитву вспоминать надо. Да и какую, кощеевцы же. Не починить, не исправить, как и не отпеть. Бред какой-то. Если и не герои с ума посходили, так сам Данька.
Хватит. Надо работой заняться. Что поделать, если геройство, получается, работа и есть.