Лелислав отметил про себя, что это оказалось проще, чем он опасался. Готовился к долгой осаде, а тут почти что сами ворота открыли. И тотчас одернул себя: во что же он превратился в этом походе?! Уже и не верит, что кто-то из людей еще способен ради всеобщего блага, да и своего-то тоже, чем-то поступиться. Уже считает, что они одни герои, кто за на котовий зов откликнулся, а остальные Солнце в своей душе давно потеряли, не только в памяти. Так-так, сказитель... Не припомнишь, когда, как правило, в эпосах такие мысли героя посещают? По большей части не главного, а кого-то из спутников. Очерствел ты, Лелиславушка, цинизма набрался. Отчего? Дак то для неторопливого размышления вопрос, а сейчас надо отвечать быстро, не хорошо благодетеля ждать заставлять.
-- Само собой, я же тоже новгородец... Для меня это личное. -- Помолчать немного, и продолжить:
-- Все что я сказал -- в силе. И про клятву в Софии, даст бог, живыми вернемся. За гусли -- в пояс поклон лично от меня. Клянусь не для себя их взять-присвоить, а всякому нуждающемуся, кому моя песня, быть может, поможет в тяжелый час.
А голосок какой-то мерзенький в голове все не унимается. "Конечно, тебе не для себя. Ты уж кто угодно но не дурак -- понимаешь, что еще для себя взять -- как пьянице в завязке чарку выпить. Еще чем-нибудь себя от простого люда отделишь, герой избранный, и я же вообще затыкаться перестану."
На слегка не слушающихся ногах гусляр поднялся. Разумел, что когда гостей привечать, а когда гнать, с делами покончив -- воля хозяина. Намекнет. конечно, мягко, но надо и честь знать.
Единственное что для себя твердо Зычный решил -- так это что на пути от Бубновского надобно еще раз увидеть Корягу. Хоть проститься не по-геройски а по-человечески. А там можно и к своим возвращаться.