Если что-то понял точно Данька пока доспехи мёрзлые изучал, так то, что бывших-то кощеевцев, похоже, не бывает. Мёртвая плоть под иссечённой бронёй, мёртвый голос с ясным смыслом, мёртвые глаза за обуглившимся взглядом. Едва в руках сумел себя удержать подмастерье, поняв наконец, что над мертвецом трудится, даром, что живых-то кощеевцев парень отродясь не видал.
Чем же он движим? Что питает это невероятное упорство? Ни разу ведь к фляге не приложился за всё время, что Данька за ним смотрел. Да что там фляга, у него шлем даже не снимается, едва удалось крылья спилить и забрало выровнять, чтоб новая личина налезла. Это всё точно на колдовстве каком-то сильном держалось. Разве не на кощеевском?!
Конечно, не стоило приниматься за такую непростую работу вот так, с наскока (руки всё же и правда от начала до конца подрагивали), но Данька знал, что стоит ему дать делу время, свыкнуться с мыслью о потусторонней природе героя, как тут же выцепит его Казимир, заставит делать что-то, будто и не изменилось ничего для подмастерья - одну мастерскую на другую сменил, и всё.
Получалось, будто Данька тоже какую-то сущность в себе носил, поверх которой мало было геройское тряпьё приладить, и эта смутная схожесть с бывшим кощеевцем пугала ещё сильнее. Бывших, видать, не бывает. Но в какой момент он выбрал стать мастером? А в какой - беглым, героем?
И так ли уж важно то, что кощеевец-Всеслав скорее всего кощеевцем остался и после смерти? Ведь осталось что-то в душе его, что после смерти свободу действий получило и... свободу выбора?