Лелислав мотал на ус что мог. Стало быть, с остальными боярами дела у Бубы не важно шли. Ну, оно и не шибко удивительно, новгородские бояре только против чужаков горой друг с другом стоят, а когда чужие не донимают -- промеж себя собачатся, видать, чтоб прыть не терять. А может, и не только новгородские? Подробность, конечно, интересная, но как ее на благо употребить, Лелислав с ходу не придумал.
Так же с ходу Лелислав решил и что клубок воровством добывать негоже. Во-первых, вора обокрасть, поди, тяжелее чем царя, во-вторых, если поймает Корягу -- не сносить ей головы. У своих красть среди лихих людей считается чем-то сродни богохульству у божьих. Однако от чистого сердца помощь предложенную и отклонять грех. Надо заболтать да посулить, что пригодятся ее услуги. А может, и вправду пригодятся, как знать? На будущее не загадаешь.
-- У своих красть негоже. Обожди лучше, пригодится в походе за Солнцем и воровское ремесло. Вон давеча как Фока наш отличился. -- Естественно, Лелислав решил, что для воровки нет лучшей истории, чем по геройстве вора. Ну и, само собой, летописной точности придерживаться не стремился. -- Надобно нам позарез было кое-что от хана ордынского. А он условием поставил службу лихую: должны мы были извести кощеевскго приспешника, поганого Хапилова, колдуна и живодера. А обретался этот кромешник не где-нибудь, а в самом Аду живым дни свои коротал, даже чертей обманывал лиходейством своим, что его тронуть не могли. Вот, добрались мы до логова поганища этого, а что делать и не знаем. У колдуна слуг видимо-невидимо, да все из мертвой человеческой плоти аки куклы сшиты. Кого на куски распотрошишь -- так мерзавец его обратно тотчас соберет, страшнее прежнего. И вот, сидим мы да думаем, как же быть, как супостата бороть, а Фока-то и говорит, мол, не кручиньтесь, где воин как пловец в кольчуге, там вор что рыба в воде. Мол, все самое тяжелое на себя возьму, вы только подсобите маленько. Полез он вперед всех в логово Хапилова через печную трубу, а нам наказал, как из виду скроется, досчитать трижды до ста и ломиться через главные ворота, да так чтоб послышнее. Сказано-сделано. А кромешник-то, как нас завидел, начал пущать супротив нас все поганое войско свое. И кого там только не было! И полулюди-полукабаны, с клыками да шкурой, что едва мечом пропорешь, и истуканы костяне, с двумя головами да четырьмя руками, и в каждой руке по косе, как у смерти самой. Ну, мы-то, положим, тоже не лаптем щи хлебаем, с нами и боярин настоящий был, что саблю в руки взял едва титьку отняли, и кощеевский воин-страхолюдина, лед выдыхающий, и девка-падчерица самой Мары, хозяйки Нави. И вот, рубим мы это войско поганое, а его меньше не становится. Как упокоим, вроде бы, одного супостата, Хапилов из его же костей нового собирает. А Фоке, смекаешь, того и надо было, чтоб сам голова поганого воинства занят был. Пока сеча шла -- пролез тихо, по воровски к негоднику, да вставил ему перо куда следует.
Лелислав перевел дух. Ну, может и не лучшая сказка выходила, но уж что на ходу сочинилось. И пора было неспешно переходить к делу.
-- Вот про что я речь веду. Не торопись у друзей красть, на наш-то век и врагов хватит. Да и тут, как
я посмотрю, поганищ развелось так что спасу нету. В стенах кощеевцы шастают, за стенами волк чудовищный деревни опустошает. Ужель самим-то так жить не надоело? Авось, кто из этих не только простым новгородцам поперек горла, но и гордому боярину Бубновскому. Он же тоже плоть от плоти Новгорода. Так неужто не сторгуемся с ним, что мы какое из лих этих отправим на тот свет, где чудищам и место, а Буба нас за это своим сокровищем и наградит. Нужен нам от него клубок его вещий, Иваном ему подаренный, путеводный.