Сощурился Франц, когда небеса раскрылись, и из-за облаков полился свет. Сощурился он, от света слепящего. Слишком долго они в потёмках бродили, и глаза слишком уже привыкли к тусклому освещению, заменявшему небесное светило.
Глаза быстро адаптировались, и вот он уже провожал ими уходивших к свету воинов русских, и Поундса его глаза приметили, последним идущего и сжалось что-то внутри.
- «Все мы смертны» - подумал он, и восхвалил Бога, что довелось ему пережить ещё один бой.
Оказавшись под небом без Солнца, Франц просто уселся в сторонке, намочил тряпицу водой из бурдюка и лицо обтёр от крови. Крови врагов, в которой он очередной раз разве что не искупался. Кровь с его лица, которая теперь была на тряпице, натолкнула его на мысли, которых он старался избегать, но они уже давно подтачивали его внутреннее равновесие.
Страх хлынул на немца. Не тревога, а именно страх. Но не перед сражениями. И не перед потерей контроля. Боялся он того, что совсем перестал что-то чувствовать, когда жизни отнимает, что у людей, что у существ неразумных, как свиней хапиловских. И боялся он что снова начнёт чувствовать. Чувствовать… наслаждение от убийства. И это будет совсем не то наслаждение, когда оленя во время охоты настигаешь и убиваешь.
Сейчас Франц убивает потому что так нужно. Потому что без этого не достигнуть их цели. Но, не привык ли он уже убивать? Не бросится ли он в следующий раз в гущу событий игнорируя все приказы, с налитыми кровью глазами и желая убить противника не для того, чтобы продвинуться дальше, но для того, чтобы убить ради… наслаждения?
Ночной Волк чувствовал тревогу немца как никто другой, и подошёл к сидящему, ткнул его тёплым носом в плечо и отправил ему картину, на которой они охотились все вместе. Он пытался хоть как-то приободрить, но страх не покидал лица немца, которое обычно совершенно не выражало никаких эмоций.
Кое-как он взял себя в руки, напустил привычную маску и постарался уловить нить разговора.