Тяжко было смотреть на пламя, поглотившее сэра Поундса. Словно точка поставлена, окончательно и бесповоротно. Но как сели по коням, так сразу полегчало - новое дело впереди и прежний долг. И времени нет на грусть, только слепое стремление к успеху.
Устала Мирослава от такого резвого перехода. К концу пути совсем невмоготу стало, как вдруг, все изменилось. Словно озарение на нее спустилось без всякой просьбы, наяву. Место знакомое, солнцем выжженное, пылью припорошенное, но родное. Родное, потому что не раз уже увиденное. Ни капли сомнений - здесь упокоился супруг ее ненаглядный. Долгожданный. Сколько лет ждала, каждый день вспоминала, каждый божий день с утра мрак, а к вечеру тоска хуже пытки. Лишь недавно отпустило, осталось белой печалью в сердце. И вот теперь здесь она. Губы шепчут имя дорогое:
- Иванушка...
Ноги не держат, подкашиваются. Фигура сына ханского рябит как-будто от зноя, или то слезы в глазах встали?
- Иванушка мой... - губы беззвучно шевелятся. - Супруг мой.
И пошла монахиня к кургану, на колени пред ним упала, руку на землю сухую положила, сгорбилась точно старуха и затряслась в рыданиях.
- Пришла я, Иванушка. Василиса твоя.
Пальцы землю взрывают, словно кудри белые гладят. Слезы капают и тут же исчезают в песчинках. Позавидовала матушка визирю ханскому, что воочию ее любимого увидал. Статного, сребровласого, голубоглазого.
- Что же ты ко мне не приходишь, миленький ты мой?
И не стыдится речей своих глупых. Знает, слышит ее Иван. О такой встрече монахиня и не загадывала. Лишь недавно робко понадеялась. И горько и радостно одновременно и дела нет до других, что видят ее такой - Василисою, вдовою русской, а не матушкой Мирославой.