Вот уж на что Лелислав полагал себя осторожным, а такого поворота он не предвидел. "Провели, провели хитреца! Попался, недохитрил! Упустил свою удачу, герой, упустил свою награду за Баюна головушку, что тебе теперь за скатерть назначат -- лучше и не думай". Поганые были мгновения, пока холодный расчет не торопясь отбирал обратно вожжи у страха.
Что, собственно, упустил? Ну да, Баюна задарма убили, хотя могли бы за поганую жизнь убийцы скатерть наградой просить, если бы вперед торговались, а не опосля. Но кто ж знал, кого в шатре встретят. Чего сейчас сожалеть, задним умом все крепки. Но вот о Мяснике узнали, и тут уж ту же ошибку не повторили: сейчас жив лиходей-кощеевец, и для ордынцев он враг, так что можно и выторговать себе службу, которую и исполнить по пути со своей душой будет.
А кстати, и о том, с кем за службу поторговаться предстояло. Сколько ни заслужил мальчишка уважения в глазах Лелислава, когда смело, без охраны явился в лагерь русских -- все растерял, едва новгородец увидел как сын отца на веревке тянет. Любить Лелиславу ордынского хана было не за что -- он волк степной, что жрет человеческое мясо. Но и уважение осмотрительный хан заслужил. Как уважают особо разбойничающего волка, на которого устраивают облаву всей деревней. Злой герой все равно герой. И вот так вот, околдованного и униженного таскать на веревке, да не кому-нибудь а собственному сыну? Нет, как хотите, это по ту сторону добра и зла. Как и Хапилов этот -- по ту сторону добра и зла. Вроде бы и погубил многих ордынцев, но зло паче них. Они -- враги, а он -- Зло, то что с большой буквы. Можно только мечтать, что его голову в службу за скатерть молодой ханенок запросит, вот уж радость так радость будет.
За всеми этими успокоительными мыслями, видел Лелислав одну проблему. Проблему звали Василий. От самого Киева уж так складывалось, что на все почти у них с Василием разные взгляды оказались. Оно бы само по себе и не страшно, вон с монахиней тоже не сошлись насчет Кощеича, но ведь не собачатся же, будто договор вслух не сказанный между ними, как подойдут к противоречию, так и расходятся, каждый при своем мнении. Не то с Василием, он так не умеет. В бою еще хоть как-то у него выходит, перед боем совет держать -- уже на все четыре ноги хромает, а с чужим договориться -- и вовсе кувырком. Плохо это было, потому как в их дружине, как ни крути, княжич за старшего. Его Кот Лукоморский таковым выбрал, книгу вручив, не по чину спорить. А если старший в таком деле с людьми договариваться не умеет -- так все дело на волоске висит. А на кону -- не хухры-мыхры, Солнце, уж не говоря что собственные головы. Плохо-плохо, надо что-то с этим поделать.
Что поделать-то надобно -- решение принято, но Лелислав не был бы Лелиславом если бы не решил с этим поделать тем, что ничего не делать. В смысле, прямо сейчас. Он же, как сейчас помнит, сам товарищам растолковывал, еще перед Велесовым Хвостом, что нет хуже, чем когда на переговорах ото всех больше чем один рот говорит. Твои слова, Лелиславушка? Твои. Тогда так поступили? Поступили. Хорошо получилось? Ну, каждый по своему судит, но новгородец был уверен, что тогда, говоря от всех, справился весьма неплохо. Вот сейчас и поступи, как сам учил, что с того, что тогда говорил выбранный, а сейчас самопомазанник? Один говорит -- сам и помолчать можешь, более того, должен. Пусть Василий сам расхлебает, что заварил. Пускай ему назад каждый его щегол прилетит, пусть опростоволосится со всеми своими "идем туда не скажем куда", шитыми белыми нитками. Может, на следующие разговоры наука гордому княжичу будет.
Да только не боязно ли такой ответственный разговор гордому Рощину-Холмскому оставлять, чтоб на своих ошибках поучился. О, на этот счет Лелислав не страшился совершенно. Потому как, едва перестал с душой относиться к сыну, что таскает отца на веревке, едва взглянул на дерзкого юнца с холодной отстраненностью... Так и уверился, что ханеныша видит насквозь, зачем пащенок в эту пещеру явился, головой рисковать. Теперь гусляр считал, что как бы криво этот разговор ни пошел -- выправить сможет. Ну, разве только Василий и вправду юнцу голову не снесет, но до этого, авось, не дойдет.
Так что, помянул со всеми павшего Поундса, тотчас пригубив отправился и соколу доставить кровавое явство в память о мертвом хозяине, а заодно выглянуть из пещеры, не караулит ли там верное гиярово войско. И назад, пряча ухмылку слушать, как у двух младших сыновей договариваться выходит.