Пока Олена и Вера продолжали милую беседу, Данька словно в прорубь ледяную окунулся, тревогой переполнился. Запертая в пределах двора и дома злобная женщина, не находящая выхода своей зловещей силе, особенно ещё и при не до конца покинувшей это место матери Хаврошечки - да такая ведьма чего угодно выкинуть может! Однако, что удивительно, вместе со страхом росло и любопытство, и даже странная и какая-то почти детская радость.
Стоило Даниле нос из родного болота высунуть, как попал он в мастерскую таинственного мастера, а стоило и из обрыдшего города уйти, как тут же ярмарки со скоморохами-убийцами, покушения на князей и богатырей, и мёдом на блины - целый дом, полный заговорённых Неписанной вязью вещей! И это без Кота, его волшебного письма и холодных ветров из-за порога Безвременья! Это - вокруг и взаправду! Ну правда, что ещё должно с человеком случиться, чтобы он себя героем настоящей сказки ощутил? И не той, что кем-то для него писана, а своей собственной. Может, и нет никакой хандры калужской, а, Данила, может это твоя личная хворь была, и вот ты здоров наконец?
От пьянящего ощущения сбывающихся каскадом подсознательных мечтаний Данька словно и в самом деле захмелел, завороженно изучая письмена вокруг, что так охотно проявились по его простой просьбе.
Это было действительно волшебно - и, что даже важнее, впервые без подсказок мастера поддавалось простому рабочему пониманию вчерашнего подмастерья! Теперь даже просто побыть в этом доме подольше и поизучать все эти вещи вместе с хозяйкой было бы так здорово... если бы не сама хозяйка со своими страшными дочерьми, похожих на теряющих последние крохи сытости гончих.
Данька смутно догадывался, что просьба дерево спилить - с подвохом, что как-то связано это с той другой, почившей-но-не-ушедшей Верой. Эх, жалко не успела Олена рассказать получше, что вызнала. Если уж назвала дерево чудищем, то зачем теперь заступается? И ведь уже не посоветуешься, отвечать надобно. И впавший в странный раж Данька, внутренне махнув рукой, приосанился, глянул на Веру сызнова и пристально, и ответил так:
- Коли уж героев в нас видеть решила, хозяюшка, таким и дело стоит выдавать геройское. Дерево, пусть и злое, спилить-срубить - на час работы, героев не увлечёшь. Вот четыре души проклятые со двора заколдованного выпустить, то поинтересней задачка будет.
Отставив в сторону пустую тарелку, Данька обвёл весёлым и чуть мутным взглядом всех сидящих за столом, и Осьмушину руку под столом сжать не забыл, не мешай дескать. Лишь бы клюнула Вера и на Хаврошечку не подумала, потому только про четырёх проклятых и упомянул Данила. Внутри всё тряслось у него, но он изо всех сил старался не показать слабину и говорить как можно спокойнее и важнее - тут образ учителя и речи его большим подспорьем стали. Как-то сразу подслушанные обрывки разговоров его с ночными посыльными для Даньки прояснились.
- Большого мастера помощник главный я, но имя тебе его лучше пока не знать. Шёпоту вещей я у него научился и вот наслушался о проблеме твоей и дочек твоих. Все вещи в доме и во дворе только о том и говорят, помощи для тебя просят, именем твоим едва ли не сверкают. А я всё слышу и вижу.
Данька лениво указал на точное место столового Неписанного знака, потом повторил тот же жест ещё с несколькими предметами, неспешно, повторяя по памяти, как делал Казимир, когда ему что-то в работе Даньки нравилось или наоборот. Не менялся он обычно в лице, а словами вдумчивыми до подмастерья смысл донести старался. Удивительно, как не столько хитрости дел тонких, сколько подход и поведение мастера Даньке сейчас пригодились.
- Ещё калитка на входе всё рассказала, и как венок похоронный со двора вынесли, и как хозяйку бывшую под той яблоней похоронили, и как ты с дочками на место её пришла да под то же проклятье попала. Суровая судьба, к одному-единственному месту быть навек прикованной.
Говоря про яблоню и другую Веру, Данька невольно взглянул на Олену, всё-таки тут он не со своих знаний говорил, и уверенности у него оттого поменьше было. Как бы на убедительности не сказалось.
- Так вот могли бы мы по-настоящему помочь тебе попытаться, хозяюшка, только не за просто так, разумеется. За падчерицу твою, толковая она, нам в дорогу сгодится. Если дело выгорит, вам в честь освобождения и дом опостылевший, и яблоню ту сжечь в самый раз для праздника будет, а падчерицу выгнать. А дальше разойдёмся, мы своей дорогой, вы своей, города Руси покорять, пока ещё есть что покорять. Одного я только понять не могу... с какой стати герои мы тебе стали? Не слыхала поди, что последние герои уже покинули Русь-то, после покушения на царя в Киеве, а кто остался, тех люди лихие выслеживают и убивают, как Виктора-богатыря в Туле сегодня, и то ли ещё будет...
Мрачнее закончилось почему-то чем Данька собирался закончить, и непонятно, почему все слова эти такой отклик вдруг у него же в душе нашли. Словно искал он и искал дело жизни, к свободе творчества рвался, а как нашёл, на последнюю преграду наткнулся - на Зов Сказки умирающей да на героев безвестных, что и себя защитить не могут. Дело их геройское на одной чаше весов, а на другой - весь мир Неписанного, чью вязь изучи да освой, и как знать, может на некий свой мир замахнуться сумеешь, и не нужны будут никакие герои, и не будет никаких героев, кроме тебя, единственного творца и властелина...
...Он вздрогнул и как от дрёмы полуденной очнулся. Нет, память его ясна была, помнил каждое слово, но он ли в самом деле говорил сейчас, или его голосом другой кто-то? Письмена Неписанного Языка померкли и исчезли из сознания, оставив после себя ноющее чувство пустоты, как во время голода.
Данила только теперь вспомнил про знак для Осьмуши и запоздало разжал его руку, кинув искоса смущённый взгляд. Что-то отвлекало, зудило на груди. Он украдкой потянулся почесаться и наткнулся на маленький комок забытого крестика.