Ну и что это, черт возьми, было?! Для гусляра, не представляющего в битве самостоятельную силу, помышляющего лишь о том, чтоб усилить других, гусляра, не способного даже о своей защите толком позаботиться, только и остается надеяться, что воин со щитом прикроет... Нет ничего на свете страшнее собственной беспомощности, а потому гусляр, в бою не видящий плодов своих усилий, в отличие от того, кто железом разит, основывает свое мужество на вере в товарищей. Мол, ты сделай то что должен, тогда они сделают что должны, и все будет хорошо, и все выживут. Ну, или почти все, на то он и бой. И вот потому нет ничего поганее моментов, когда приходит понимание: ровно ты сделал все как надо, а идет все не как надо. Не потому даже, что в бою страшно, когда не в свою пользу чаши весов склоняются, хотя это страшно, что скрывать. А потому погано, что лично твою веру это размывает, ту самую веру, что ты сам себе и выдумал, чтоб не в каждой серьезной заварухе портки пачкать. Сам себя обманул, сам заставил поверить -- вот тебе и расплата.
Лелислав бросил один короткий взгляд на свои гусли. Прощальный. Долго ли новые струны натянуть? По меркам боя -- долго, может статься что дольше, чем до смерти. Новгородец еще слышал, как гуляло затихающее эхо его последних аккордов, когда потащил из ножен викингский меч, и бросился на врага. Играть товарищам Зычный больше не мог, оставалось говорить. И речь Лелислава разительно отличалась от его пения.
-- А ну подъем, кошачьи харчи! Рано дрыхнуть! Кто сохранил, чем рубить -- руку Хана, остальные Кота займите.
Плохой был знак, что Франц без топора остался. Не то, самонадеянный, мнил Баюна с одного удара зашибить, не то добивать собрался, чем на Руси испокон века груши околачивают. Как-то с Ханом теперь справятся? Впрочем, это не Лелислава сейчас забота, ему было о чем думать. Гусляр знал про главную слабость в бою всех, творящих чары так или иначе: нельзя одновременно призывать чудеса, хоть от музыки хоть от бога, и уворачиваться от ударов. Еще бы Лелиславу не знать про эту слабость, на своей шкуре испробовано. И вот, пойди ж ты, в кои-то веке у врага та же напасть. Один ты, Баюнчик-чудотворец, и прикрыть-то тебя некому. Грех не воспользоваться случаем.
Лелислав зашел со стороны, чтоб оказаться между Баюном и Мирославой, на случай, если зверюга решит мирскими средствами драться, а матушка молиться -- надо прикрыть монахиню, от остальных дождешься, как же. Ну и, само собой, булата Усатом под ребра! Так ему, пусть знает с кем связался!