Здравствуй, морфий.
Это послание обращено к тебе, потому что ты сейчас мой единственный друг, который слышит меня, понимает меня, успокаивает меня, хранит меня и вообще — морфий, ты знаешь что ты охуенен. Это послание преисполнено благодарности за избавление от боли, от которой я бы наверняка сейчас дристал в штаны. Но в то же время оно преисполнено тревоги — ты, ссука, слишком охуенный, я боюсь на тебя подсесть. Я видел наркоманов в той, оставшейся на другой стороне планеты, цивилизованной жизни, и они там представляли собой жалкое и отвратительное зрелище. Но здесь, в глухих джунглях, путь наркомана заканчивается в придорожной канаве возле дешевого шалмана дядюшки По, в вонючей куче отбросов, только повалявшись в которой, перед самой смертью ты узнаешь, что это останки твоего предшественника, сдохшего здесь незадолго до тебя. Я не хочу сюда... и все-таки ты охуенен, морфий.
Примерно так думал Стивенс, трясясь в джипе, пока колеса его отматывали остававшиеся до блокпоста километры. Дыра в голове, занимавшая сейчас место левого глаза в черепе, не шла ни в какое сравнение с дырой в душе. Вырванный из тела кусок мяса, казалось, утащил с собой бОльшую часть того, что люди с Большой Земли называли цивилизованностью, потому что Саманта сейчас не чувствовал ничего, кроме холодной, спокойной и всепоглощающей ненависти.
Эти узкоглазые ублюдки забрали его глаз.
И если раньше он был готов убивать при необходимости, убивать в качестве самообороны, убивать, чтобы сохранить свою жизнь или жизнь товарищей, то сейчас он жаждал убивать
Поэтому, когда джип остановился, Саманта вылез из него, не дожидаясь команды, и, прижав приклад к плечу, медленно начал обводить уцелевшим глазом окресности. Может быть, эти ублюдки забрали один его глаз, но у него еще остался второй.