— Я буду учиться. Искусству. — С наглостью процитировал старика, когда тот уже уселся. Сам Балдур не выдержал наплыва эмоций, вскочил. — Я буду учиться! Искусству! Я буду учиться! Прилежно слушать, ходить на уроки, как на проповеди старика-клирика! Мы будем гладить белочек, произносить мудрости!.. — Резко задышал, как после злополучной лесной пробежки. Сипя: — Пройдёт год, другой, третий! У меня борода появится, наверное, как смогу бросить молнию в дупло! И что с того?! Хочу я? Не хочу я? Что с того?! — Кулаки треснули костяшками. — Всё уже было сделано! Всё — произошло! Была бы воля, была бы — сила, я взял бы нож у тебя, старик! Взял бы нож, которым ты режешь сало, побежал бы сквозь лес, подкрался бы к ним, и накинулся, как дикий зверь! Драл бы их в шеи, цеплял бы под мышки, до самого сердца рвя, бил бы в животы, вырывая кишки! Была бы сила!.. — Упал на колени вновь, за пряди руками схватившись. — Я вырезал бы их сердца и разбросал бы по полю! Поганые, грязные северяне, варвары, скудоумые хищники! Я вырезал бы их сердца, старик, но я — щенок! Которого вдавят в снег левой кистью, сомкнут её, смеясь, и оборвётся последняя нить моего р-рода!..
Балдур замолчал — и сложился, как тряпичная кукла. Спина дрожала. Лопатки, проступающие под тканью одежды, асинхронно ходили взад-вперёд. Сопела бешеным ритмом грудина. Было ясно, что он снова рыдает — беззвучно, в безнадёге, полном отчаянии. Через несколько тяжёлых выдохов послышался голос, больше похожий на волчий скулёжь:
— Дай мне нож, старик. Я хотя бы умру — достойно. Так, как они хотят.