Эрих выдернул из ножен меч скорей машинально. После
увиденного, чёткого как никогда, он всё никак не мог придти в себя, как если бы душа нестойко цеплялась обратно к телу, как если бы он всё смотрел на себя со стороны, на себя, и сотоварищей, и побоище вокруг. Удивление Имлериха, боевой клич Ганса, гортанное дыхание Косматого, согнувшаяся словно сожженная спичка Сюзан, побелевшие лица – как отражения луны на тёмной воде – Робби, и Эрика, и остальные, и надвигающаяся лавина рук, и где-то среди всего этого он сам, одновременно хватающийся за меч и не чувствующий в ладони рукояти.
Никогда не был храбрецом. Про таких говорят "мягкопузый купчишка", и верно говорят. Там, на кладбище, он умолял до последнего, ползал на коленях, даже с петлей на шее, даже уже в коротком полёте вниз, даже в слепой панике повешенья на что-то надеясь, что-то суля, о чём-то скуля, на что-то уповая без какой-либо гордости, лишь бы выжить. Пока смотришь в человеческие лица хоть какая-то надежда, но остается.
Но здесь все лица были масками из мяса. Не нужно было быть оракулом. Вот как у Мэри, сломанной куклы на мостовой (и странный то вывих провидения – знать это имя, когда абсолютно ничего нельзя было уже изменить).
Мэри, Мэри, пусть и наоборот,
Как же твой сад цветёт?*
Тогда, на кладбище, он выжил, с помощью Единого или того, но выжил, прохрипел ещё пару лет. Но то, что спугнуло тогда придорожных бандитов наконец-то его сейчас догнало. Были ли то ожившие мертвецы, или кладбищенские духи, или дикие собаки, не так важно. У смерти тысяча рук. В каждой по человеку, по десять, по сотне, её дань. Одна рука была какое-то время пустой, и сейчас лишь забирает своё. Ты так чудовищно прав, Косматый.
Божья кара? Происки того? Разбуженное древнее проклятие? Чума? Садисткий замысел неведомых злодеев? Чья-то глупая, глупая, глупая ошибка? Если он будет знать правду, что он сможет изменить?
Глядя на бурлящую руками тьму, слыша крики, чуя кровь, и железо, и плоть вокруг себя Эрих понял что сегодня умрёт.
И странно, но как только ему стало понятно что уже некуда было бежать, и не на что надеяться, и некого, по сути, молить, страх почему-то пропал.
Не один он умрёт. Может быть, – надежда – кто-то в Городе выживет, но он умрёт наверняка. Он сегодня умрёт. Такой неожиданный факт, такая уверенность.
Что ж, может быть хотя бы в этот раз – не трусом?
//(популярная детская присказка)
*Mary, Mary, quite contrary
How does your garden grow?
Ворона прошептал-выдохнул короткую молитву и вышел вперед, заслоняя Сюзан. Изготовил щит, поднял меч рубить тысячи рук смерти (или шеи, или куда достанет). Его трясло, но взгляд у вечного невротика Шмидта был почему-то спокойный.
– Держите строй, как только можно. – Прохрипел-попросил он.
Странно, но некоторые мертвяки (людьми эти, ещё утром говорящие, смеющиеся, ссорящиеся, гладящие детей и кошек тела назвать уже не получалось) бежали вроде бы мимо сражающихся, даже если могли найти живые цели. Словно их тянуло куда-то в город, куда-то ещё. Или показалось?