|
|
Выдержки из личного дела РXVI/203-0001
Подготовлено для легата XVI Разведывательного Легиона Ундитара Зверобоя миллькурионом Арасом II Лавром 10069 годПеред рассветом 21 декабря площадь перед Западными воротами, все прилегающие улицы, здания и крыши были плотно забиты красногородцами. Мужчины стояли на мостовых и кровлях. Женщины оставались в зданиях, глядя из окон или с балконов или же по две или по три сидели на спинах кентавров, чтобы не пострадать в случае возможной давки. Вокруг было белым бело. Почти все пришли в белом - в знак сочувствия казнимому. С подоконников и балюстрад свешивались белые полотнища, торчали белые флажки. В этом белом море там и сям мелькали цветные пятнышки офицеров, многие из которых тоже вне зависимости от звания накинули поверх формы белые плащи. На небольшой площадке на стене, под которой мутно-снежным провалом смотрела в расстилавшуюся за Красным Городом равнину исполинская арка, уже минут десять ждали Лэйдис Лотос, Дардан Зверобой, Ирданэл Вереск, Гальберн, Лэдан Куница, Эрр Ворон, Лэн, Илигальн, Арданэр и Ферал Медведь. Женщин туда не пускали, и Лайсанэс Ворон, Тайра, Эри, Анэс Лотос, Далиана Ворон, Эрайна Куница и Татьяна появились на широком боковом балконе ближайшей башни, углы которой выдавались от стены в город.
Эррилас вышел в сопровождении алата Диса, как обычно свежий, чисто выбритый, подтянутый и пластичный. Ослепительно белоснежная рубашка облегала его спокойно развёрнутые плечи. В чёрных волосах мелькали появившиеся за эту ночь седые ниточки, особенно на висках и затылке. Он пожал руку деду, тестю, зятю и тестю брата, потом обнялся с братьями и друзьями и, подойдя к самому краю площадки, нависающему над бездной, окинул своим полководческим взглядом наполненные людьми и кентаврами площадь, улицы, балконы, галереи и крыши. Его стройная белая фигура отчётливо вырисовывалась на гранитном фоне укреплений. Дис накинул ему на шею петлю с ломающим хребет грузом и стянул верёвкой руки за спиной.
Эррилас помолчал с минуту, рассматривая Красный Город и соотечественников, пришедших к нему в его последний час, а потом заговорил с вдохновением, чуть подправленным мягкой иронией: - Сограждане. Я вырос без отца. Он исчез с лица земли, когда до моего рождения оставалось двести сорок пять дней. Всё, что происходит со мной сейчас, на ваших глазах, - есть результат этого исчезновения. Через минуту - меня не станет. Поэтому я имею право давать вам всем советы, вне зависимости от вашего возраста, опыта и сексуальной ориентации. Кто-то из вас полагает мой приговор несправедливым, а императора Фераннира Медведя - недостойным. Кому-то из вас плевать на мой приговор, но всё равно хочется, чтобы во главе Империи стоял мой дед - Лэйдис Лотос, а не Фераннир Медведь. Кто-то из вас полагает сохранение жизни иномирцам и распределение их между странами альянса - позорной слабостью императора Фераннира Медведя. Кому-то из вас просто больно оттого, что погиб дарлиэнский подмастерье Ган-Кор, он же - мой отец, алат Эррил Ворон; и стремление предотвратить в дальнейшем гибель таких людей вызывает неприязнь к иномирцам и ненависть к защищающему их императору. Все эти разрозненные группы объединены одним - развязываемой для свержения императора гражданской войной. Как следствие - разрушение альянса, поскольку Дарлиэн и Лингу - не такие кретины, чтобы быть в союзе со страной, где идёт гражданская война. Дело всей жизни подмастерья Ган-Кора - рухнет. Но я не об этом. Ему нельзя было сводить счёты с жизнью, а нужно было оставаться и подпирать это самое дело, если уж оно для него было так важно. Важнее, например, чем я. Однако я всё-таки не об этом. Сограждане, бескровных гражданских войн не бывает. В результате даже самых мелких беспорядков - кто-то из вас погибнет. Чьи-то сыновья - останутся без отцов. Возможно, до рождения этих сыновей сейчас остаётся ещё двести сорок пять дней. Но они всё равно когда-нибудь родятся. Подумайте о них прежде, чем затевать даже самые мелкие беспорядки. Подумайте о том, хотели бы вы, чтобы ваши сыновья встали когда-нибудь на это место с верёвкой на шее. Вот всё, что я хотел вам сказать.
Эрриласу надели на голову белую шапочку, скрывающую лицо, с широкими прорезями для глаз. Он ещё несколько секунд стоял, выпрямившись, над пропастью и смотрел дерзким чёрным взглядом на восходящее за Красным Городом солнце. Потом закрыл глаза и шагнул вперёд. _____________________________
Минуту спустя, Дис в полной тишине одним рывком поднял казнённого обратно на площадку. Эрр подхватил на руки ставшего теперь таким беспомощным брата, не давая ему коснуться гранитных плит; Дис освободил тело от верёвок, шапочки и магблокатора, и Эрр унёс его с площадки. - 1 -И Максим вспылил. Вот что он в жизни ненавидел, так это высокомерие. Даже если человек помирает – это ж не повод заявлять, что "я право имею!". В общем, закипел Леонов и, уже забыв про развлечения в погребке, про странную охрану выпивки, забыв вообще, чем он тут занимался, яростно опрокинул в себя бокал вина, для бодрости и, разгорячённый, зашагал на выход с твёрдой целью высказать всё, что он думает по поводу таких заявлений, даже если придётся орать сквозь толпу. Терпеть он такое не мог. Особенно – терпеть молча. За что бывал временами бит, но сделать с собой ничего не мог тоже. Происходящее на площади интересовало всё больше – несмотря на общий тон, смысл резко изменился и углубился. Разобраться – или, хотя бы, посмотреть, стоило. Не говоря уже о том, что там человека казнить собирались! Что было, по мнению того, кто вырос в стране с мораторием на смертную казнь, категорически неверно. Не мочить надо, а ставить на путь исправления и сотрудничества с администрацией! Происходящее было просто за гранью фантастики. Парень явно не репетировал свою последнюю речь – по крайней мере, Максим из неё не понял ровно ничерта. Что было особенно жаль, потому что больше этот человек уже не скажет ничего. Это тебе не "Храброе Сердце", где последнее слово Уильяма Уоллеса – FREEDOM!!! – отпечаталось в умах зрителей на многие десятилетия. И не политический пафмлет, и не апрельские тезисы Ленина. Чёрти что! И ощущение того, что парень помер ну просто зря и ни за что, не отпускало совершенно. Не говоря уже о том, что он сделал вообще непостижимое – он сделал шаг. Самостоятельно пошёл навстречу смерти, буквально и добровольно.
- Так нельзя! - немедленно и громко вырвалось у Макса. Происходящее противоречило буквально всему, во что он верил и к чему привык.
Стайга всё это время внимательно посматривал на улицу через огромные окна. Когда появилась закуска, он налил себе ещё водки и отрезал небольшой шматок мяса. - Как нельзя? - по-прежнему негромко и как-то бесцветно, но при этом с явным интересом уточнил солдат.
Молча и хмуро Макс отрезал себе хлеба с колбасой, захавал, выпил водки, снова закусил. Выдохнул. Вдохнул... И понеслась. - Так нельзя! Нельзя не обслуживать клиентов заведения! Нельзя малолетним, особенно девчонкам, подавать в рюмочных. Нельзя убивать людей! Нельзя убивать себя!!! Нельзя доводить людей до самоубийства! Нельзя говорить такие последние слова! Нельзя глазеть, как будто это всё – развлечение, бл... блин! И тем более нельзя вести себя так, будто это, мать его, обычный вторник! Совсем охренели!!! - 2 -...И на балконе мне тоже сначала было спокойно. Встала поближе к краю и к перилам и любовалась своим великолепным Эрриласом на площадке, где мы с ним были вместе в последний раз. Площадке, которой он не позволил мне коснуться. Вместо тьмы теперь под ней волновалось белое людское море. Вместо огней ночного города неспешно вставало солнце. Вспоминала секунда за секундой, слово за словом, что нас привело к этой вершине. Вспоминала его таким разным и настоящим, которым успела узнать. Вспоминала каждое его прикосновение, каждое действие... Его запах, жар его тела, его волосы под своими пальцами... Единение мыслей и чувств, все признания, всю страсть и причиненную друг другу боль... И прощалась с ним и со своей любовью. Я готова его отпустить. Для него это возможно лучшее завершение жизненного пути из возможных. Он уходит героем. Его все будут помнить. ...Слушала его речь. Неожиданно для меня вещает про мир и отсутствие войн. Хорошо говорит. Прислушаются ли? Что будет с Империей после его смерти? Станет ли он символом новой гражданской войны, которой не желает? Что будет с родом Воронов? Что будет с его собственными еще нерождёнными сыновьями? Покажет время. ...Увы, чуда не случилось... Смелый дерзкий гордый благородный мальчик шагнул в пропасть и исчез... Ушёл от всех... Ушёл от меня... Боже, это всё равно так больно... Я чувствовала, как многострадальное сердце разрывается, мои ноги становятся ватными, перед глазами плывёт, а к горлу подступает тошнота. Оперлась с силой на перила, пытаясь держать себя в руках и не разрыдаться... Эри, припав к Далиане, а Эрайна – к Эри, беззвучно расплакались, и Далиана тихонько гладила их, продолжая смотреть на площадку, словно вот-вот там произойдёт ещё что-то.
Оттуда уходили старшие родственники. Молодёжь, не считая Эрра и ушедшего вместе с ним Лэна, ещё какое-то время оставалась, чтобы не создавать толпы на узкой лестнице.
Сразу во входном проёме на женский балкон ждал портал в Белый Город. Армеец рядом с ним пропустил Эри и Эрайну, задержал Далиану и вручил ей небольшой конверт цвета слоновой кости, с гербами Воронов, уже знакомый Тати по виду, но подписанный крупным, прямым почерком Ласа. Такие же послания получили и Лайсанэс, и Тайра. А когда дошла очередь и до Тати - ей тоже дали запечатанный конвертик, в который, помимо записки, было вложено ещё что-то мелкое.
Хорошо, что всё же я была здесь со всей его семьей. Если бы я была там, внизу, то, наверное, потеряла бы сознание и меня затоптала бы толпа... От нахождения рядом с другими любящими его женщинами было немного легче... ...Так странно и страшно было осознавать, что его больше нет. Все мы есть. А его нет. Вот только что был, дышал, говорил, дерзко улыбался... И уже нет... И что в мире ничего, кроме этого факта, не поменялось. Жизнь идёт дальше. Народ посмотрел на представление и разошёлся. Те, кому он был дорог, залижут раны и тоже продолжат жить. А от него осталась только память... Только память о том, каким он был, как жил он, что делал, что говорил, что, кого и как любил... Мы живём, пока о нас помнят... ...Я знала, что моя странная жизнь в Лиэне продолжается. Да, с истерзанной в кровь душой и с огромной дырой в сердце. Да, с кучей наломанных всего за пару дней дров, но продолжается. Пока живу – могу эти дрова разобрать, набрать новых нормальных брёвен и построить из них свой собственный дом. Или распалить огромный костёр, который согреет всех. Или пожар, который уничтожит всё. И опять абсолютно неизвестно, что будет дальше, но я уже, кажется, привыкла к этому ощущению... ...Сжала в руке конверт, последнюю весточку от Ласа. И чего он мог там написать в таком состоянии. Смотрела на портал и исчезающих там членов его семьи. Всё ли ещё они будут рады моему присутствию? Вздохнула, опять волнуясь о последствиях своих необдуманных поступков. Проверим. Шагнула в портал за остальными. - 3 -Тайра отрешённо смотрела на толпу. Взгляд тонул в белом море – казалось, что и сама она то и дело тонула, а потом снова выныривала на поверхность, и бессвязный гул распадался на отдельные звуки, а море опять делалось состоящим из множества разных фигур. «Я не смогу, я не смогу, я не смогу…» – билось в её голове, хотя она сама не совсем понимала, чего именно не сможет и чего ожидает вместо этого. Паника заливала разум одновременно с ощущением нереальности происходящего. Тайре то казалось, что её пригвоздили к каменному полу, то наоборот – в теле ощущалась ненормальная лёгкость, и она готова была вот-вот то ли броситься с балкона вниз, то ли развернуться и убежать, то ли закричать во всё горло.
Но вот появилась ещё одна белая фигурка – почему-то казалось, что она была белее всех других. Тайра вытянулась, как струна. На секунду ей показалось, что это Эрр стоит там, – и её сковало холодом. Не раздумывая, не глядя, Тайра сделала полшага, чтобы встать ближе к Лайсанэс, и взяла её за руку. Ещё миг – и вместо Эрра стоял Эррил, обводя ледяным взглядом площадь. Она моргнула, и наваждение отступило. Всё вокруг размылось и потеряло очертания. В фокусе был один Лас, и Тайра смотрела так, будто самым важным было сейчас смотреть, смотреть и пытаться насмотреться. Будто он исчезнет, и виной тому будет не петля на шее, а то, что она отвела глаза. Лайсанэс, не отрываясь, смотрела на сына. Тайре – если бы были силы обращать сейчас внимание на такие вещи – показалось бы, что она сжала в руке пальцы резиновой куклы, а не живой женщины. Солейка не моргала, не плакала, не сводила взгляда с высокой белой фигуры на краю площадки. Никто не мог бы сказать, жалеет ли она в эту минуту ещё острее, чем прежде, о своём скоропалительном решении на ужине у родителей, или – наоборот – не жалеет ни капельки, действительно воспринимая всё происходящее так, как описывал накануне Эрр. Губы Лайсанэс были сосредоточенно сжаты. Пожалуй, единственное, что можно было относительно верно предполагать об её состоянии, – это то, что сейчас наступила одна из важнейших минут её жизни, а может быть, и вообще важнейшая. Она выносила, родила этого мальчика, вся её жизнь была подчинена тому, чтобы он получился таким, каким она его представляла, единственно таким, каким считала правильным для солейца, потомка рода Лотосов. Получился ли он таким? Этого, вероятно, никто никогда не узнает. Но этот девятнадцатилетний парень, в любом случае, был самым главным, что она сделала в своей жизни.
Лас заговорил. Внимание Тайры было приковано к нему так, что, казалось, он мог бы шептать – и она всё равно расслышала бы каждое слово. Но при этом же смысл произносимых слов ею практически не осознавался. Она просто впитывала звук голоса, как губка, и его речь намертво впечатывалась в её память. Позже она сможет припомнить её всю от начала до конца, будто в записи. Позже она сможет переварить сказанное и про себя согласиться или что-то возразить, восхититься или ощутить досаду. Позже.
Вот появилась белая шапочка – скоро, слишком скоро. Вот он шагнул. Тайра шумно вдохнула, будто сама рухнула вниз. Сердце подпрыгнуло и застряло в горле. Возможно, на ладони у Лайсанэс останутся после этого следы. Возможно, Тайра переломала ей пальцы в неосознанном желании задержать падение.
Фигура сына с братом на руках расплылась и задрожала. Тайра моргнула и только теперь почувствовала, что из глаз давно уже льётся. Вслед за сильнейшим напряжением накатила слабость, и она пошатнулась, еле удержавшись на ногах. Казалось, что сейчас она должна понять что-то важное. Но внутри была только растерянность и какая-то ватность. Наверное, если бы Лайсанэс в эту секунду вообще оторвали бы руку, – она и не заметила бы случившегося. Она была бледной, белой, как мрамор, и в огромных её чёрных глазах, казалось, навсегда застыла отразившаяся в них картина жуткой гибели Эрриласа. Бессмысленной? Он отказался от присяги – и расплатился за это тем, что полагается в таких случаях по установленному давным-давно закону, о котором он был прекрасно осведомлён. Он ненавидел императора Медведя, отправившего на смерть самого дорогого для него человека; было ли бы правильным для него принести клятву верности императору Медведю? Сумел бы он всю жизнь следовать ей, несмотря на свою ненависть? Или не выдержал и нарушил бы её, заслужив ту же самую кару, но при этом, скорее всего, своим нарушением уничтожив ещё какое-то число ни в чём не повинных людей? Или вынужден был бы всю жизнь жить, переступая через себя и подчиняясь тому, кого от всей души ненавидел и считал недостойным своего подчинения? Лайсанэс постаралась освободить руку из лютой хватки бывшей десантницы. - Госпожа Тайра, я была бы крайне признательна Вам, если бы Вы провели с нами ещё какое-то время, - произнесла она. Голос её слегка дрожал, а глаза, наверное, всё увеличивались – словно бы стремясь настолько заполнить глазницы, чтобы слезам просто невозможно было выдавиться наружу. - 4 -Артём находился в своей каюте, попросив "Ольгу" быть поодаль от происходящего: с одной стороны, чтобы никому не мешать, с другой - да и, пожалуй, это было главным, - алат не намеревался именно видеть казнь. Поэтому сейчас он стоял у остекления каюты, глядя на поднимающееся солнце, а не на красногородскую стену. Алат слушал приговорённого. "Какой же ты молодец... " - Всё тело было крайне напряжено, но Артём не замечал этого. Он впитывал сказанное. "Всё правильно, ты просто всё, что мог, сделал, чтобы никакой гражданской войны не было, ничего не упустил. Всё перевёл в личную плоскость, собственных счётов с лично Императором, в которых никому другому нет места. Спасибо!" "Всё из-за отца, понимайте как знаете", - алат хмыкнул. Несмотря ни на что, мальчишку было жаль. Артём смотрел на поднимающееся солнце, как на символ будущего, всегда идущий навстречу. Будущее становилось несколько более спокойным, чем могло бы, тем не менее в нём была маленькая пустота. "Да что там, всегда будущее приходит не для всех". Сейчас Артём понимал, что эта речь наверняка была хорошо обдумана заранее, может быть, даже раньше, чем вообще было оглашено решение не принимать присягу. И тем потешнее казались теперь алату его попытки донести эти же мысли до Ласа на корабле. "Что поделаешь, события происходят во времени, не надо совсем уж его обесценивать, а то мне ничего не останется, как молча сидеть и смотреть. А вот Эррилу придётся тяжело: сынуля, считай, пригвоздил его к главенству родом, так сказать, длительные командировки не допускаются..."
|