Надо было возвращаться и разыскивать Ириса... Я стоял и стоял, просто не мог с места двинуться. И всё думал о какой-то чепухе. Помню, что в какой-то момент я понял, почему тот каторжанин (я так до сих пор и не знаю, кто это был) отправил меня к бедолаге-Вельнику. Если уж разбираться с тем, какое место занимают иномирцы в Лиэне, то начинать надо не с Арданира Ириса, а вот с него - с Вельника. Забрать бы его оттуда... И я его забрал. Может, я теперь государственный преступник. Эрайна, наверное, скажет, что я совсем чокнутый.
Кажется, я уже писал что-то про Эрайну. Бедная Лайсанэс, как мне кажется, главным достижением своей жизни полагает то, что смогла сбыть с рук мою неугомонную сестрёнку да ещё и в один из древнейших древлянских родов. Общаться с Эрайной мне всегда было удивительно легко. Из всей моей человеческой родни только у неё совсем нет эдакой... пришибленности благородством. На всех остальных касательство к имперской элите оказало какое-нибудь влияние.
Для Лайсанэс, например, космическое значение имеет то, с какого именно года по Имперскому календарю семейное имя значится в книге... которая называется, кажется, "Книга избранных родов Междуречья". В эту книжку Император должен своей рукой вписать имя гражданина, отличившегося какими-нибудь величайшими заслугами перед Отчизной. Например, спас от вымирания станицу. Или остроумно отозвался об императорском ужине... И с этого дня данный гражданин становится не просто сам себе гражданином, а таким гражданином, чьи потомки разом оказываются самым ценным имперским достоянием, и Империя готова наизнанку вывернуться - лишь бы у гражданина народились эти самые потомки, выросли, получили наидостойнейшее образование и продолжили славное начинание своего пращура.
Когда я узнал об этой занимательной особенности организации имперского общества, я понял, что вошедшая у людей в поговорку терпеливость дарлиэнских артефактников - на самом деле холеричная импульсивность по сравнению с терпением человеческой элиты. Они готовы в буквальном смысле тысячелетиями ожидать, когда из череды бесчисленных поколений простых, ничем не примечательных, рядовых собратьев внезапно появится крайне незаурядный экземпляр, способный повторить славное деяние своего предка-основателя рода. И это тысячелетнее ожидание будет сопровождаться со стороны Империи множеством преференций и льгот, а со стороны исследуемой семьи - не меньшим множеством обязанностей и условностей. И все эти преференции, льготы, обязанности и условности, в свою очередь, создадут вокруг подверженных им граждан что-то вроде ореола. Этот ореол никому не заметен и никак не ощущается, но принадлежащие к имперской элите люди уверяют, будто чувствуют его всей кожей и каждым нервом, и ценят эту свою принадлежность превыше всего на свете.
Излишне говорить, что чем дольше этот ореол окутывает какую-нибудь семью, тем ярче и значительнее он становится для других ореолоносцев, особенно для тех, кто ощутил на себе внимательный взор имперского отбора относительно недавно - лет пятьсот-семьсот назад. Что же до моего отца, который вляпался в благородство всего-то тридцать лет назад, то он, разумеется, ещё не успел увязнуть в этой незримо-сияющей субстанции настолько глубоко, чтобы даже благородный планктон перестал подозрительно оглядываться на его сыновей, не говоря уже о том, чтобы его признал своим благородный бентос.
Тут я должен заметить на полях, что на самом деле как раз среди благородного бентоса я этой пришибленности благородством совсем не ощущал. Эти люди, чьи предки были записаны в книжку семь-восемь тысяч лет назад, кажется, как раз наоборот - ни во что не ставят своё происхождение и ведут себя одинаково в любых обстоятельствах и в любом обществе. За исключением Лотосов - у этих, по-моему, как-то особо проэволюционировали органы зрения и слуха, вследствие чего они утратили возможность замечать кого-либо, не окутанного благородным ореолом по самые рога.