Тишина с переливами ночных птиц и насекомых заполняла остров. Кромешная тьма окутывает этой ночью двух людей, забывших свои имена и все, что они знали о себе в эти минуты. Все прикосновения Камаэля, все чудеса, что он вытворял с ней, можно было услышать отражением в ее тихих стонах, которыми она заполняла томную тишину. Прекрасней музыки, чем стоны женщины еще не придумали. Ночной воздух наполнялся ароматом цветов, призванных привлекать внимание не своею красотой, но ароматом. Ночь учит не видеть, но чувствовать. Чувствовать чужое тело кончиками пальцев, губками, язычком, улавливая неровное дыхание в темноте.
Он слышит ее голос и идет, подбирается к ней, будто зверь, проходя лицом по ножке, осторожно и уверенно, Николь же при этом вся обращается в трепет. Близость его неизбежна, и мысль о ней накатывает теплой волною в низ живота. Горячая сильная рука ложится на девичью коленку, бережно отводя ее в сторону, заставляя девичье сердце замереть в пленительном ожидании. Аккуратное движение бедрами и вот он, пленительный миг воссоединения. Николь прижимается к нему, прикусывая ему шею от волнения. Чувствует себя сейчас совсем девочкой, быть может потому, что желает ею снова стать. Забыть обо всех прошлых, отдаться тому, кто действительно может сделать ее счастливой, тому, кто действительно этого хочет. И она отдается ему, вверяет себя всю его телу без остатка. Доверие.. вот оно, держи крепче. Она принимает его в себя, опутывая ногами ягодицы, легкий укус в шею превращается в поцелуй, и, когда он окончательно проникает в нее, вся она откидывается на кровать, прижимаясь крепче к его бедрам, скользя руками по его силуэту, наслаждаясь его присутствием в себе, млея от удовольствия, когда тела их начинают дарить друг другу наслаждение, подбирая нужный такт.
Руки Николь живут своей жизнью. Они, будто художник, ощупывают скульптурное его тело, ведут пальцами по плечам, смыкаются на его затылке. Николь нравится касаться его затылка, нравится утопать в волосах пальцами, нравится чувствовать под тонкими слабыми своими руками крепкую шею. Хрупкое белое тело ее щедро отдается воину небесному, изгибаясь под ним от неимоверного наслаждения. И чем сильнее становится напряжение, чем быстрее и крепче его движения, тем сильнее ноготки ее впиваются в его руки и спину, ведут немыслимые свои узоры по мускулистому телу, расписывая страсть на загорелом холсте. Она знает, как ему больно, но ничего не может с собой поделать, ведь ей так хорошо! В какой-то момент руки ее тянут Камаэля к себе, сливаются губы в горячем поцелуе, кусают девичьи зубки его напряженные губы, смеются и снова обращаются в поцелуй. Она еще научит его тому, что любит. Научит, если захочет.
Ножки ее то крепче обхватывают крепкие мужские бедра и тянут к себе, подсказывая направление, то ослабляют хватку, скользя по ногам, будто поглаживая их. Руки ее то впиваются в его тело, давая понять, сколь велико ее наслаждение, то принимаются вновь целовать кончиками пальцев его мускулы, качаясь на волнах удовольствия.
В какой-то момент дыхание ее учащается, стоны становятся громче и слаще, ручками хватается она за его руки, будто требуя спасти перед неминуемой гибелью, но он ни в коем случае не останавливается. Любуясь каждым ее движением и вдохом, он продолжает сладостную пытку. Вот уже ножки ее крепче прижались к его телу, вот уже грудкой своею она касается его груди, томно изогнувшись от нахлынувших ощущений, но он лишь глубже проникает в нее, даря ей наслаждение и не давая потерять волну удовольствия, все ближе подбирающуюся к ней, неминуемо сулящую сладостную эйфорию. Губы ее жаждут его поцелуев, тело его объятий, уши его голоса. Вся она изнывает от недостатка его же, когда он, казалось бы, ближе уже некуда. Но ей хочется его еще больше, еще отчаяннее, еще сильнее на подходе к этой сладостной погибели.