В изменчивом свете сгущавшихся сумерек, когда океан приобретает неясное пурпурное свечение, остужая теплые лиловые тона в холодной тьме своей глубины, едва различимый огонек цитрусовой свечи, оставивший надежду перерасти в большой маяк, служащий путеводной звездой заблудшим в океане кораблям, свидетельствовал сейчас своим неверным светом о жизни, всепобеждающей жизни на этом забытом богом острове, о любви и вере в лучшее, в чистое, непорочное чувство, которому не нашли еще названия, не очернившее бы его хоть в малой его толике.
Николь умывала лицо прохладной водой, впитавшей в себя неясный блеск звезд и прохладу наступающей южной ночи. Камаэль ненавязчиво раздевал ее, не торопясь и не мешкая, не давая опомниться и не позволяя забыться. Проводил влажным прохладным полотенцем по горящим ее плечам, усыпанным родинками, словно ночное небо звездами, скользил тканью по спине, любовно омывая шрамы, силясь найти ответ на вопрос об их происхождении, и с трудом отпуская его на волю, не давая забить себе голову этими ненужными вещами, о которых ей не хотелось вспоминать, тем более сейчас, не желая делать вдох, чтобы хоть на секунду перестать чувствовать его позади себя.
Медленно и аккуратно он разворачивает ее к себе, и Николь чувствует, как она беззащитна теперь перед ним. Обнаженная, растерянная, возбужденная, не в силах укрыть хоть что-то, кроме своего прошлого, ибо чувства теперь ясны ему, стоит взглянуть в огромные темные глаза ее, полные желания и страха. Губы ее порываются что-то сказать, отвлечь его, спасти свое существо, укрыть от посторонних глаз, но он не позволяет ей этой слабости, отвлекает, дает шанс хоть на мгновение забыть об этой неловкости.
Слезой своей он открывает для Николь новый мир. Неясный свет живых существ прорезает ночную тьму, посвящая ее в тайны мироздания. Природа тоже живая, чуть иначе, но она дышит и чувствует, как та мошкара на потолке, как те пауки, раскрывшие объятия навстречу глупым мошкам, как ночные хищники, струящиеся гладкой своею шкурой между темными листьями в охоте на невинных травоядных, как змеи, оплетающие ветви и кроликов, попавших в их холодный плен. Николь это открытие меняет так, как не меняло ничто в ее прежней жизни. Побои меняли отношение к миру, меняли отношение к жизни и к людям, но ничему не удавалось вернуть ей веру в лучшее, веру в красоту жизни, в красоту мира.
А он скользит по ее белой коже, рассматривая каждую отметинку, каждую царапинку на ее теле. Не укрываются от его внимательных любящих глаз никакие ее изъяны, пока она взирает на мир совершенно иначе. Сердце ее, тело ее чувствуют его касания, взгляд его обжигает тело, возбуждая своим присутствием, но разум, испуганный происходящим разум, отвлечен. И пока тело краснеет, ум ее спокоен и вдохновлен, что позволяет ему беспрепятственно ее касаться, разглядывать ее, не ожидая когда настанет переломный момент, и она закроется от него, замкнется на семь замков и сбежит во тьму, испуганная своею наготой.
Но, так или иначе, а свечение жизни в ее глазах стало меркнуть, и тьма реальности медленно подступала к горлу, открывая разуму реальность происходящего. И когда к горлу подкатил изменчивый комок, а желание бегства накатило горячей волной, Камаэль оторвал ее от пола и понес на кровать, снова отвлекая, незаметно лишая возможности отступления.
"У тебя нежная и мягкая кожа, Николь. Пахнет абрикосами." - произносит он, тихо склоняясь над ее фигурой и целуя плечо, оставляя стынуть мокрый след от поцелуя на угловатом плечике девушки.
"Ложись на животик" - шепчет он, будто не замечая ее скованности. Какой уж там животик, Николь и вздохнуть боится. Тело ее предательски отдано ему, беспрекословно ему подчиняется. Переворачивается, расслабляется. Разум же ее замирает, задыхаясь от происходящего. Никому еще не давала она этой власти над собой, никому так не доверяла. Женщина, со шрамом на теле никому не сможет больше доверять. Весь мир был врагом для нее, от которого она спешила поскорее избавится, пока не явился тот, кто начал учить ее доверять.
"Николь, я... доверься мне" - последняя фраза его, перед тем как шагнуть вместе с ней в бездну. Не желай она сама бросаться с этой крыши, ни за что бы не доверилась. Слова его вызвали в ней жар, попытку возмутиться, оттолкнуть, но желание взлететь над городом пересилило сопротивление разума, и она полетела с ним, не доверяя, но отчего-то желая оказаться ближе.
И сейчас она доверяла ему, позволяя касаться себя, позволяя видеть себя, не закованную в семь цепей, но освобожденную и напуганную этой своей свободой, открывшейся ей не на подлете к смертельным объятием с землей, а в этом тихом оазисе с этим прекрасным мужчиной.
- Тебе принести попить? - слышит она его голос из другой комнаты, попутно с хрустом вскрываемого кокоса.
- Да.. пожалуйста, - слышит он ее хриповатый голос, не от постоянного курения, но от волнения, охватывающего ее тело подобно тому, как страсть охватывает возбужденный желанием разум.
Николь, - слышит она саму себя, обращенную к себе же, - пожалуйста, сдайся. Оставь оборону на этот раз. Пусть сегодня все будет без этой извечной защиты своего измученного тела. Разве он не доказал еще, что ему можно доверять? Разве не хочется тебе довериться, впервые в своей жизни? Я знаю, доверие это не про нас, но пусть сегодняшняя ночь станет исключением. Ведь ты уже наверняка не жива. Твоя жизнь осталась там, на подлете к земле. Пусть этот остров будет загробным миром, где все возможно, а то, что было, осталось далеко. Ну пожалуйста, ну доверься.
Она умоляет себя, все еще чувствуя, как все в ней по-прежнему не готово сдаться даже самой себе.