Усул-Мамут
- Господи-Шааргисхаме, ты видел как они жрут? У них же пасть что твоя задница, только с зубами в палец. Нет - в палец, мамой клянусь, и не спорь даже! Идет такой буран, помекивает, жует значит свои стебельки. А потом - бух, и нет его. Целиком под землю ушел. Подходишь, а там такое аккуратное круглое отверстие с гладкими краями. Глубоко капают, Йешу их побери. А там штырь такой, что кол, только не из дерева. Они с песком такое вытворяют, что ужас! Слюною они песок этот мочат, да на солнце высушивают. Как камень получается и форму нужную держит. Что глина доиморская... Ну так вот... Кровища значит, брюхо насквозь проколото. И эти, жуки, вокруг уже, тут как тут. Нет... ну не сразу. Я еще сверху постоял тогда немного, посмотрел. Жутко так, думал самому главное не упасть, но подошел поближе. Так вот жуки прибежали вскоре и давай бурана прямо на месте разделывать. Кровь, кишки, шкура трещит. Тесно им, панцирями трутся друг об друга, журчат что-то на своем. Челюстями щелкают. Быстро так, не, я не успеваю понимать. Я только медленно понимаю и когда по-одному говорят. А эти чур-чур-чурлык-кхо-кхо-кхо. Кто что говорит я и не пытался уловить. Но страшны! Рвут значит бурана-то - в клочья, только брызги летят. Ловко рвут. А потом все разом прекратилось. Как был буран на штырь то нанизан, так и не стало его. Всего разорвали и по тоннелям разнесли, личинок своих кормить значит. Ну я тогда еще постоял немного и пошел дальше. А когда через пару дней возвращался, мимо того места проходя - снова подошел. Они ход сверху еще не прикрыли, видно чтобы подсохло все да проветрилось, а снизу уже песок сменили. Чисто так было. Сухо. Только шип этот черным стоял.
Старик-кочевник задумчиво посмотрел вдаль. Затем он окончательно отложил свою работу и предался воспоминаниям.
- А потом что? Да... да про это я успею рассказать. Что? Фифи-Тофан-то? Это даа.... Это, брат, так и не опишешь то словами. Это совсем другое дело. Вот - я. Я многое видел. Видел прозрачные доиморские камни на которых играет солнце, как на весенних росах. Я видел самого Арвельта! Да! С издали только... он и вправду как десять буранов вширь. Страшно и красиво, аж дух захватывает. Но эти аэмнгай... эти... они ведь такие неповоротливые на первый взгляд, неказистые, знаешь? Смотришь на них и думаешь, что жук это. Жук, только большой. Ума то наверно нет. Жвалы, панцири, все лапы словно из шипов сделаны. Жук - большой и опасный. А нет... там такая душа, брат. Там же за этими тусклыми глазищами разум кипит. Начинаешь говорить с ним, а ему ведь все интересно. Он уже обо всем подумал, обо всем уже себя спросил, и обо всем-то у него мысль есть и мнение свое. И не такое как у тебя и у меня, а другое, сложное такое и простое одновременно... ну знаешь... да нет, не хватает у меня то самого умишки, чтобы сказать это правильно. Это, знаешь, не на базаре фортранском ракушки менять. Тут другое рассуждение нужно. И вот в этом их Канпокхонге, значит, там ведь все по-другому. Они и нам то когда Толь-Хожар строили, так и норовили все в свой муравейник превратить, а там то у них вообще жуть. Переходы на переходах, тоннели под тоннелями. И норы, норы, норы. Куда не взгляни - все в дырах то в этих. Снуют туда сюда. Выбегут из темноты на солнышко, постоят чуть, поводят усами то своими и опять вниз убегают. Но не в этом дело-то. В их городе все по-другому, вот что важно. И ты понимаешь, что разумение во всем этом есть. Ну вроде того как тот доиморец дома строил. Помнишь? Помнишь какие дома, какие амбары? Вроде и ты и я так можем, а нет. Тут посмотришь - и по уму. И там - все по уму сделано. Все продумано и все понятно для чего. Так и там также. Только все округлое и под них самих придумано и предусмотрено. Большой город. Вольный. А в сердце его, как два перста в небо смотрят. Один - высокий и тонкий, что скала. Это Хонгсамуд, там письмен на кхиаве что песка в моем доме. Другой - широкий и низкий, что кряж. Это и есть Фифи-Тофан. Смотришь вроде на первый взгляд - и ничего. Нет, похож он и на ракушку гхашнурас и на детеныша ихнего одновременно. А стороной обойдешь - морда буранья на тебя смотрит! Морда, понимаешь, в тридцать локтей в высоту. Назад отойдешь - одно видишь. Ближе встанешь - другое. Красиво. Красиво и чудно. Все стены в письменах да животных разных. Птицы, жуки какие-то, звери. И люди! Люди, навроде тебя и меня, аэмнгаи сами. Они узором, один за другим как цепью все опоясывают, как паутиной все оплетают. А внутри что? Внутри краски такие что дух захватывает. Цвета, запахи, звуки. Словно весь дом поет. Поет, говорит с тобой. Что..? Что говорит, спрашиваешь? Дурак! С тобой он музыкой говорит, с душой самой твоей, с нутром говорит. Так что слов не разбираешь, а внутри все переворачивается. То вверх тебя поднимает, словно птица ты. То вниз, то вскачь, то в танец. Идешь ты по Фифи-Тофан и думаешь, а не бог ли ты на самом деле, которому только приснилось, что он человек...
Лукумы
Покателло был один из немногих в их ополчении, кто был родом из гор. Рожденный в Оненко, напоенный ветрами Фрачао, вскормленный дарами Сентеотля, взращенный в заветах Хэлладура, Покателло жил, чтобы служить Иктуаталю. Вот достойная стезя для великого война! И пока их дружина несколько лет продавливала путь сквозь поселения серокожих уродцев, пока его собственное тело покрывалось многочисленными шрамами, Покателло, каждый день своей жизни превращал в богослужение. Он жег и убивал во славу великого Ящера! О! Сколь упоительно было служение Ему! Сколь сладостно было приносить Ему свои дары. Кровь импов. Жизни импов. Дома импов.
Ломать. Крушить. Жечь. И пусть другие выбирают себе иные цели...
Мать... мать его была из Ирмако, там внизу они растили кукурузу и возносили свои хвалы ее зеленому создателю. Пусть! Спасибо тебе, о Сентеотле, что создал нас и насытил тела наши.
Отец... отец был очень набожным, в их краях не было настоящего храма богу ветров, но его отец сделал небольшой алтарь и все желающие могли принести жертву там, недалеко от их дома. Спасибо тебе, о Фрачао, что научил нас быть жестокими с врагами нашими. Мы никогда не забудем этой мудрости твоей.
Брат... брат и сейчас был подле него. Такой же высокий и широкоплечий фортранец как и сам Покателло. Но брат больше всего на свете любил власть. Ради нее он был отказаться от многого, и Покателло иногда думал, что брат, быть может, мог бы отказаться и от своей чести, ради нее... Иногда, в тех драках что сопровождают любую молодость, Покателло замечал что берег себя брат излишне, что много думал о себе, много важничал но мало рисковал. И теперь, сейчас, здесь, брат был наверху, он отдавал приказы и повелевал но не торопился оказаться в бою первым... А Покателло не боялся ни чего. Его лицо было изуродовано палицей рогатого врага. Руки его, некогда покрывавшиеся красивым, отливающим цвета тувар-нанковой коры мехом, теперь были похожи на руки импа. От шрамов розово-серые и лишенные волос. Пусть брат, славит властного бога. Его же путь - хаос. Хаос и разрушение. И нет стези достойней великого воина!
Три весны и три луны они шагали по заросшим ками равнинам. Три весны и три луны они, как острие копья, вонзались в плоть взбесившегося зверя. Много его братьев полегло, прежде чем они дошли до этих склонов. Многие пали от полученных в боях ран. Многие сошли сума или были истерзаны обезумевшими от рапсодии товарищами. Многие просто вернулись, уставши от войны и не видя ей конца. Многие, но не все. Не он. Вот уже пятый день перед взором бредущих на север воинов-воронов поднимаются, ширятся, нависают Лукумы. Серые. Зеленые. Обещанные. Жрецы указали им путь. Жрецы и Ворон закляли их отправится в этот поход. Матери и жены благословили их своими слезами. Копья и щиты обещали им хранить верность. И они отправились. И шли они туда, куда указывали им их сердца. И овладели они всем что встретили на дороге своей. И пришли они к горам. И должны были овладеть горами, как импийскими женщинами, такими-же холодными, гладкими и серыми, но скрывающими в себе то сокровище что однажды потребуется каждому воину.
И фортране пошли. И овладели они склоном. Затем другим. И снова пылали деревни импов. Снова Покателло обрушивал на головы спрятавшимся серокожим детенышам их дома. Снова он приносил Йеши уши, зубы, головы и сердца врагов. А потом все закончилось.
Закончилось столь же внезапно, как только может закончится жизнь воина. Оборвалось. Лопнуло. Провалилось во тьму.
Хансарская стрела пробила глаз Покателло быстрее, чем он успел разглядеть нового врага. Врага, для которого в языке воинов-воронов еще не было названия. До того дня... до того дня как первые фортранские отряды не столкнулись с первыми же отрядами воинов-охотников. Боль, отравленные стрелы и смерть ждали фортран. Боль, короткие копья, неиссякаемые полчища врагов и смерть ждали хансар. Лукумы, как хитрая импийская потаскуха,что обещались каждому, собрала со всех щедрые дары и не досталась ни кому.
Воннае
Кои Дзи греб, толкая свой каттумарам, уже целый оборот луны, но это занятие было привычным и совсем не тяготило его. Кои Дзи был молод. Тридцатая весна отмеряла значительный срок в жизни хансара или парвсинаина, но для альва это была только молодость. Молодость, обещавшая долгую и наполненную жизнь, нежную любовь, тяжелый и сладкий труд, рождение детей, серебряновласую старость. Но всего этого могло и не случится. Теперь. Когда волны вели его на войну. Зачем он здесь? Разве для этого в муках рожала его мать? Разве об этом мечтал, обучая жизни, отец? Что он здесь делает?
Кои Дзи греб. При хорошем ветре они двигались даже ночью, по-очереди окунаясь в тяжелые сны и не притрагиваясь к веслам. Но попутного ветра не было уже второй день. И он греб. Один из тысяч таких же как он. На одном из сотен каттумарамов с парусами цвета луны. Куда они плыли?
Им сказали "на остров". На остров, что был больше его родного острова. И может был даже больше чем все Аниилы, если их сложить вместе. Зачем им был нужен этот остров? Разве мало на родных островах места? Разве живут альвы один на другом как муравьи? Вожди сказали идти. На то они и вожди... чтобы вести за собой. И говорить. Приказывать. И он пошел. Маленький альв Кои Дзи в большой игре за приз, которого он скорее всего не получит. Получат ли его дети? Нет. Нет у него детей. Не успел еще молодой рыбак встретить той что согрела бы его очаг и наполнила бы его дом жизнью. Что увидит он? Боль. Никто не отдаст им свою землю и свою пищу без боя. Будет кровь. Будут крики. Добивание раненых. Закалывание пленных. Его друзья в крови.
Кои Дзи зажмуривал глаза и видел своих друзей в крови. Он видел свое бездыханное тело, что цепляли крючьями и волокли в общий костер. Он открывал глаза. Вот они были. Крючья. Эти страшные, изогнутые, похожие на когти птицы или скрюченные пальцы ведьмы-старухи деревянные приспособления для сбора трупов предусмотрительные альвы везли с собой**. Везли на его каттумараме. Все было просчитано. Столько умрут. Столько выживут. Выжившие будут собирать мертвых в кучи и жечь. Чтобы было чисто. Чтобы было аккуратно. Логика войны. Логика танцующих с копьем. Логика темных альвов.
Кои Дзи не хотел думать о предстоящем, Кои Дзи вспоминал. Перед его глазами проходили картины из детства. Мать, что брала с собой на сбор вэй. Вспоминал, как он, обнаженный нырял с плота, ловко подрезая костяным серпом длинные сочные стебли, а потом обжигался холодным ветром, тщетно подставляя тело солнцу и растираясь колючей домотканной тряпкой. Вспоминал отца, его черные от солнца, сухие, твердые и жилистые от постоянной работы руки. Вспоминал, как он ловко вязал сети, как умело и быстро выдалбливал острым камнем из бревна новую лодку. Образы вереницей проходили перед мысленным взором альва, покорно предоставляя картины из прошлого. Их дом. Низкий, прижимистый, с покатой, предназначенной бороться с постоянными ветрами, крышей. Красные переливающиеся угли, в печи. Пряный запах жарящейся рыбы. Отцовские снасти из кости лен-по. Глиняный пол. Отцовские инстументы. Камни, каждый для своей работы. Одним камнем рассекать ствол, другим - отщеплять тонкие полоски и придавать форму. Третьим - заострять другие камни... у каждого свое имя. У каждого свой род и форма. А это кремень - для ножа. А этот - для копья...
Кои Дзи застыл в раздумьях, из-за чего сбился ритм и его окликнули. Альв машинально продолжил грести, лишь бросив взгляд на свое копье. Это твое оружие, Кои Дзи. Ты теперь не рыбак, альв. Ты - танцующий с копьем. Ты теперь будешь убивать во славу Тиавеля...
...чудовища, сожравшего твоего прадеда, и брата его, и жену его.
...
Ты будешь теперь убивать во славу Шаграта...
...бога, чьи жрецы осудили сестру твоей матери на смерть.
Смерть...
И в этот момент, словно предупреждая очередной приступ оцепенения юноши, над волнами, меж стянутых в тугие бревна, бесполезных сейчас парусов, поплыла музыка. Кто-то сильный, полный жизни и тоски по дому, затянул в ясном и звонком утреннем воздухе чистую и пронзительную песнь гём-шаа.
Мелодия понеслась ввысь. Развернула свои невидимые никому, но прочувствованные всеми крылья, и полетела, объединяя плывущих далеко от дома альвов в своей любви к жизни, своей юности и наивной доверчивости к этому миру. Мелодия плыла, летела над водой, она поднималась и опускалась, она обращалась то вперед то назад. И чувствительные к проявлениям музыки, истонченные и умудренные посвященной медитациям жизнью, альвы, покоряясь мелодии то проникали своим умом в будущее, обозревая города до небес и лодки что могли плавать по облакам, то обращались назад, в прошлое, во тьму веков. Туда, где их предки впивались зубами в сырое мясо и раздирали себе ногтями лицо, пытаясь совладать с одолевающим рапсодиевым голодом.
А потом мелодия сменилась.
И заиграл новый мотив. Тревожно вибрировал он, отзываясь в сердцах. Не созерцанию призывал он дрожанием своим. Не к спокойствию духа вел он.
Как крылья дракона, расправилась эта песнь над парусами. Как когти дракона, проскрежетала она по сердцам воинов. Как зов дракона, призвала песнь к бодрости души слышащих ее.
К битве.
К бою.
К смерти, вела их в этот раз гём-шаа.
И они погибли. Почти все. Не сразу. Не враз. Кто-то так и не увидел острова, опрокинувшись в воду от удара разъяренного морского чудовища. Кто-то погиб на берегу, встретив грудью расколовшее щит и прорвавшее доспех копье моколе. Кто-то в глубине острова, предавая огню чужие жилища сам забыл об осторожности.
Не напрасно щемило сердце юноши. Не напрасно проливала слезы его мать. Не всем суждена долгая жизнь и умудренная старость. Не всем судьба вдохнуть полной грудью эту жизнь. Но спасибо богам и за то что есть.
* Каттумарам - плавсредство, состоящее из двух связанных корпусов (лодок-долбленок). Корпуса соединены балками, пространство между которыми закрыто сеткой, по которой передвигаются члены экипажа. Имеет прямой парус и может двигаться посредством весельной тяги.
** Деревянные "крюки" имели и другие способы применения, но юный*** Кои Дзи про войну знал не все, а только самое впечатляющее.
*** Растянутая юность - плата за высокий интеллект и длительную жизнь. Ведь большой и сложный мозг - продукт диференциированной неотении.