"Зараза". Это слово пугало, как пугали истории о катастрофе на АЭС. Это слово напоминало чем-то Чуму. Зараза пришла с развилка, зараза, будто бешенство. Наташа поежилась, а мурашки немедля запрыгали по спине. Одинокие брошенные дома черными мертвыми глазницами вглядывались в душу, скрипя и зазывая стать новой хозяйкой. Они были оставлены, они были покинуты, брошены. А вещи, сделанные для жизни, сделанные для того, чтобы наполнять их этой жизнью, не любят оставаться одни. Природа не терпит пустоты. И дома наполнялись чем-то страшным. Тем, что вползло в них после того, как хозяева безвозвратно ушли. Это новое царствовало в них теперь, и от него становилось ужасно страшно. Наташа не была любительницей брошенных кварталов. Она никогда не была восторженной зрительницей сих мест и уж тем более посетительницей подобного, а потому к вопросу о посещении третьего голубого цвета дома отнеслась скептически и даже с неприязнью.
- Может вы, это, как-то без меня туда сунетесь? - с сомнением предложила девушка, поеживаясь при мысли о жуткой картине, ожидающей их в этом самом доме.
Ей не столько было страшно увидеть разруху в доме, сколько остатки былой жизни, былой и хорошей, от чего так щимит сердце, гуляя по развалинам благостных лет. Но, разумеется, она пошла. Пошла как миленькая. Потому что, как тут не пойти. Разделяться в таком месте - последнее дело. И Наташа идет, будто на привязи, кусает губы, неотвратимо приближаясь к жутковатому голубому домику. Жутковатому, от того, что еще не успел расстаться со своим почти утраченным уютным видом. В нем пела тоска по былому теплу и уюту, и от звучания той тоски хотелось делать ноги еще сильнее. Но Наташа шла. Шла, шагала, переступала и приближалась к дому.
- Уф, - вздохнула она уже у самой двери, - как же не люблю я такие места.