Слушаю блаженного. Не перебиваю. Хмыкаю только:
- Громкий ты.
И впрямь - даже грохот прибоя перекрикивает, оглашённый. При слове "божество" загораются мои глаза: теплеет. Отмечаю уже слышанный недавно "континуум": забавные ребята эти боги и жрецы. Один продолжительность параллельностью называет, другой предрекает конец тому, что по определению остановиться не может, ибо тогда перестанет быть собой. Впрочем, это семантика. Ухмыляюсь:
- Знаешь, братишка, есть удовольствие и в самостоятельном принятии решений. Например, - подхожу к борту бассейна и небрежным движением сапога посылаю воду в лицо пловцу, - мокнешь, когда желаешь того сам, не по чужому слову. Дрочишь тоже по приказу? Баб за сиськи мацаешь? - улыбаюсь шутке. Смотрю на монаха сверху вниз. И грустнею, со вздохом печальным. Отвратительное, униженное зрелище. Он - глупец. Может, сильнее братьев по вере, но мне - не чета. Даже Джорджу не ровня - стоять за себя тяжелее, чем слепо подчиняться. Что уж говорить об Аннабель. Сплёвываю:
- Если твой повелитель похож на тебя, я понимаю, почему Зевс послал меня - всего лишь охотника - прикончить его. Мараться о такое ничтожество недостойно бога. Однако, - скалюсь, - в чём-то ты прав. Они трусливы. Но, замечу, - ползут уголки рта вверх, - и твоего хозяина здесь нет. Только я. И ты - такая же (более жалкая) игрушка. Где он? - крепчает голос. Разговор приближается к концу. И лишь одно меня слегка тревожит, мысль, навеянная беседой: как убить бога?