Улица отвечает на мой взгляд тишиной и пустотой. Сцена достигла кульминации и теперь идет спад напряжения, вместе с медленными пушистыми снежинками, затихающими всхлипами выживших посетителей кафе и отдаленным воем сирен. Упустившая развязку публика включает свет в окнах и осторожно выглядывает из-за штор, пользуясь иллюзией безопасности стороннего наблюдателя.
Идя к машине, я ощущаю небывалый душевный подъем. Не Джон Сабик, потому что он должен скорбеть по убитому напарнику, переживать о жертвах стрельбы, беспокоиться о даме, которая вверила свою жизнь его защите, продумывать отчет, наконец. Но я — Сабик — я в восторге, и из-за этого я с трудом улавливаю смысл слов, которые говорит девушка. Киллер, наемный убийца — даже слыша ее лишь краем уха, я чувствую, сколь многого она не договаривает. Но сейчас это меня совершенно не беспокоит.
Я наслаждаюсь радостью найденного образа.
Джон Сабик добирается до патрульной машины и берет рацию, чтобы закончить отчет. Труп Тома взирает на меня остекленевшим глазом, уткнувшись пробитым затылком в крыло машины. Девушка располагается на пассажирском сидении, отправив успокоительную сигарету в снег, почти попав в пятно крови Тома. Она говорит еще что-то, про профессионала, про лучшего в своем деле, про адаптируемость к обстановке, но я едва слышу ее. Спины пары посетителей, осмелившихся покинуть место преступления под влиянием шока или паники, растворяются в снежной мгле.
А затем взгляд замечает еще один источник движения.
Убитый мною стрелок оживает. Никакого другого слова в словаре Джона Сабика не находится, чтобы описать это. Он оживает, регенерирует поврежденные ткани, восстанавливает пробитые кости черепа, возвращает подвижность сломанным шейным позвонкам. И в его глазах вновь горит сапфировый огонь, который находит патрульный форд и его пассажиров. Меня.
Алчность вновь шипит внутри меня рассерженной змеей. Но теперь я знаю, что эти драгоценности обманчивы. Ценность их заключается в другом.
Водительская дверь едва слышно протестующе скрипит, когда я вновь выбираюсь наружу, утопая ногами в снегу. Встаю рядом с машиной, держа руки чуть расставленными в стороны, и револьвер очень удачно вернулся в кобуру, когда я вернулся в машину. Он нужен мне сейчас там, чтобы с пустыми руками получился жест безоружности или успокоения. Или же "давай, прийди и возьми" ? Я не уверен до конца сам, с трудом сдерживая улыбку, рвущуюся на лицо сквозь маску хладнокровности, когда возвращаю сапфировым глазам свой приглашающий взгляд.
Девушка просит — нет, умоляет! — о помощи. Что может быть прекраснее?
Я примеряю на себя новую роль защитника. Надо проверить, не жмет ли в плечах.