Металлические щелчки звонко разнеслись в лесу. Возникло невероятное ощущение, что старый охотничий домик вдруг приободрился, поводя каменными плечами и отряхивая снег — он давно не слышал оружия. Конечно, то было просто ощущение. А от дула винтовки пахло порохом. Иной фельдфебель визжал бы до полоумия, обвиняя Максимилиана в ненадлежащем уходе за оружием, но ружьё можно было спокойно почистить и после. Отведя затвор, Охотник убедился, что латунные цилиндрики блестят наготове, и перехватил «Ярманн» на изготовку.
Он толкнул дверь стволом, заставляя тяжёлую створку нехотя отклониться внутрь. Большие чугунные петли скрипнули, подаваясь с большим трудом, и конус света упал на пол.
Внутри царили разгром и разорение. Долгие годы простоя также сказались на хижине. По её углам лежал наметённый снег, доски перед порогом сгнили и потрескались от влажности, а температуры внутри и снаружи не отличались ни на кельвин. Всю дальнюю стену занимал огромный каменный очаг с полукруглым выступом спереди, обложенным камнем — на двух железных вертелах навсегда, казалось, запеклись угли. Без труда можно было представить могучие кабаньи туши над огнём, вращающиеся вокруг своей оси и с шипением истекающие жиром. Остатки дров, приготовленные много лет назад, занимали железный поддон сбоку от очага. С другой его стороны расположилась кровать на сломанных ножках, засыпанная перегнившим сеном. Под ногами что-то хрустело, а кресло-качалка у очага и комода в правом углу было завалено расползшимися до ниток пледами. Но не это привлекло внимание Максимилиана. Совсем не это.
В центре хижины помещался огромный стол. На самом деле, не стол даже, а грубо сколоченные доски на козлах, оструганные только с лицевой стороны. В верхней и нижней части конструкции темнели расстёгнутые круги кандалов для щиколоток и запястий, а нечто тёмное, заливавшее доски, не вызывало сомнений в назначении «стола». Шагнув ближе, Макс снова обратил внимание на хруст, и опустил взгляд. На полу, загромоздив собой всё пространство между старым пыточным столом и дверями, распростёрлось тело в узнаваемом кожаном пыльнике. За долгие прошедшие годы плоть безвестного Охотника минерализовалась: анаэробные организмы, кислые процессы в клетках, жуки и, может быть, мелкие животные сыграли свою роль, оставив в одежде только серовато-жёлтый скелет, с черепа которого свалилась треуголка. Два старых мушкета, пришедшие из эпохи до изобретения унитарного патрона, валялись на полу, усыпанные мелкими иглами хвои и снегом.
Настоящее больше ничего не могло рассказать Максу, но сакраментальная печать смерти, о которой любят рассуждать алхимики и аляповатые литераторы, висела над этим местом столь же ощутимо, как меч над головой сиракузского тирана Дамокла. Она чувствовалась в безжизненном холодном воздухе, в равнодушной снежной белизне, в темноте, затопившей хижину, чтобы скрыть жуткое злодеяние прошлого. И когда мрак сделался живым, глаза Макса наполнились им, на минуты приоткрывая последний из занавесов. Тьма в хижине ожила.
Застыв у дверей, Макс смотрел на налитый тёмным предзнаменованием призрак обнажённой девочки, с криками извивающейся на столе. Желание что-то изменить охватило его, но как только он шагнул вперёд, сквозь его руку прошёл высокий, облечённый положением мужчина с лицом, обрамлённым седовласой гривой. Большая жемчужина сверкала в запонке его шейного платка, шёлковые рейтузы и жилет выдавали богатство и статус. Серые тени мешали чётко рассмотреть черты его лица, но Максимилиан нутром понял, что видит перед собой одного из членов Фамилии. Не единственного, впрочем.
В дальнем углу, где теперь валялись разбитые на отдельные доски бочонки для солонины, сжавшись, сидели двое: стройный и тонкий мужчина средних лет, со спины сошедший бы за молодого юношу, и в панике прижавшаяся к нему девочка. Макс пытался увидеть лица несчастных свидетелей, но тени и черты текли, сливаясь в схематичных контурах, не позволявших узнать правду. Отчаянные крики, звучавшие на периферии слуха, усилились. Растянутая на столе девочка умоляла и плакала, а седовласый мужчина поднял огромный нож для разделки туш. Сквозь шёпот призрачных голосов прорезался звучный голос:
— Плоть от плоти...
Неужели никто не придёт на помощь?! Ведь откуда-то же взялся мертвец на полу? Неужели Охотник пришёл слишком поздно? Где же другие: дровосеки, горожане... Но Максимилиан знал, что никто не заглянет в отдалённый дом глубоко в холмах. Он один остался ныне живущим свидетелем кошмарного преступления, совершённого много лет назад.
— Плоть от плоти моей, от крови кровь, Фамилии слава воскреснет вновь. Дочь сына я в жертву тебе приношу, не будет...
Бормотание элегантного безумца с ножом вновь размылось в неявном многоголосом эхе. Кажется, кто-то кричал ему, но не вмешивался. В эти мгновения Максимилиан вновь бросил взгляд за дверь и увидел в воздухе на её месте едва заметный, даже прозрачный серый контур створки. Выходило, в момент ритуала дверь была заперта. Но... но что это? Среди деревьев шагал ещё один силуэт, такой же тёмный, как те, в хижине. Чем ближе он становился, тем легче было понять, кто перед ним. Высокие сапоги мерно скрипели по снегу. Охотник, до самых глаз закутанный в шарф и воротники плаща-пыльника, шагал словно неотвратимый рок, положив на оба плеча по мушкету. В их дула пролезли бы по три пальца разом. Не сбавляя шага, Охотник с размаху саданул сапогом в дверь. Та содрогнулась, но выдержала. Присутствующие в хижине всполошились. Обнявшиеся в углу мужчина и девочка вскочили, бросившись к окну, а седой господин закричал без всяких белых стихов:
— Нет! Нет! Только не сейчас! Во славу твою, Николай, Король-Солнце! Ради тебя, молю, приди! Приди! Приди!
Он занёс нож двумя руками, так высоко, что выгнулся в пояснице, нависая над плачущей жертвой. Максимилиан вдруг понял, что у девочки на столе волосы цвета первых осенних листьев, светлые как золотой песок на дне прозрачного ручья. По серым контурам щёк текли слёзы. Охотник приставил дуло одного из мушкетов к дверному замку и прозвучало далёкое эхо выстрела. Контур в дверном проёме растворился и, как живой, Охотник-призрак шагнул мимо Максимилиана, бросая разряженный мушкет на пол. Тени метались и прыгали вокруг. Мужчина с ножом обернулся ровно для того, чтобы второй заряд пробил навылет его грудь, отбросив к дальней стене. С еле слышным треском кровать рухнула под его весом. Охотник склонился над жертвой, явно о чём-то спрашивая её. В узкой прорези между треуголкой и шарфами блестели глаза, по которым ничего нельзя было сказать. Оставалось неясным даже, мужчина это или женщина. Казалось, вот он, долгожданный конец...
Но развязка случилась иной. Второй из мужчин подобрал нож за спиной Охотника и, оттолкнув девочку, кинулся на него со спины. Он раз за разом вонзал нож в лицо, в грудь, в горло оставшегося безоружным спасителя, но, даже умирая, Охотник продолжал бороться. Какими бы жестокими не были методы воспитания Охотничьего Клуба (а в некоторых звеньях, знал Макс, практиковались даже телесные наказания и унизительные обряды инициации), немногие из его членов были физически слабы. Руки в перчатках пытались отобрать нож — в конечном итоге схватившиеся тени упали на пол. С замершим сердцем Максимилиан понял, что мужчина из местных оказался сверху, а Охотник... призрачный Охотник упал спиной в собственный же скелет. Мужчина продолжал бить его. Уже кулаками. Нож глубоко застрял под рёбрами, пробив насквозь плотную кожу пыльника. Девочка в углу кричала от страха и потрясения...
Алчный Граф распрямился, слезая с поверженной жертвы. Максимилиан не видел его лицо, но жуткую, алчущую улыбку он запомнил навсегда. С победоносным смехом Граф выдернул нож из груди Охотника и приблизился к столу. В холоде зимнего леса шелестели мольбы:
— Прошу... прошу тебя...
— К дьяволам Николая. Мне! Мне вся слава! Мне! Мне! Мне! — Алчный Граф неловко перерезал горло прикованной жертвы, заливаясь её кровью и смеясь как ребёнок. — Дай мне власть, Ткач! Дай мне всё!
Силуэт пожилой женщины — не менее импозантной, чем убитый Охотником изверг — возник в дверях. Эту женщину Максимилиан способен был узнать. Но в следующий момент тени растаяли, как будто актёры остались на местах, где их застал последний акт трагедии, а потом занавес рухнул. В хижину вернулась звенящая лесная тишина. Смерть собрала свою жатву здесь и больше ничего не могла показать.