Валентин лежал в кровати, укутанный в знакомые белые одеяла из овечьей шерсти. На шатком табурете у изголовья стояли большая пустая чашка и блюдо с остатками мясных рулетов и сдобных треугольников с черникой. Хотя окна в его узкой комнатёнке не было, Валентин вряд ли скучал во сне. Макс с улыбкой приметил отодвинутый к стене стул, похоже, принесённый снизу, и лежащую рядом книгу. Оказалось, Лаура читала спящему мальчику «Принцессу Бландину» Эрнеста Теодора Гофмана. Оставалось жалеть то ли Валентина, то ли литературные вкусы служанки, то ли принцессу с таким именем. Убедившись, что его труды не прошли напрасно и вполне живой Валентин спокойно дышит во сне, Максимилиан отправился на завтрак и прогулку.
Идти было легко и приятно. Хозяин так и не появился в зале, занятый на кухне, но Лаура исправно подала большую чашку густого бразильского шоколада, рассыпчатые сладкие трюфели с шампанским внутри и итальянский десерт на бисквитной основе, почему-то именовавшийся «развесели меня» на языке оригинала — «tiramisu». Блин традиционной яичницы с полосками тонкого как бумага бекона как-то потускнел на общем фоне, но яства кондитерской, увы, остались за порогом. Он снова нёс продолговатый фигурный футляр, по которому безразлично скользили случайные взгляды. Шар солнца, лишённый тепла и золотистого света, низко и неподвижно висел над ломаной линией гор. Держа в руках большие вёдра на коромыслах или ушаты, к каналу торопились служанки с раскрасневшимися лицами и руками. Летом они бы выходили на стирку прямо к набережной в верхней части городка — той, где дома начинали переходить в сельские выселки — но зимой воду требовалось предварительно греть на больших чугунных плитах или пару. Из низкого амбара с приколоченной доской-вывеской «Кузнечные и сварочные работы. Подковы. Гвозди» несся негромкий звон. Два конюха перетаптывались рядом, держа под узцы лохматых лошадей. Но почему-то и движения конюхов, и работа кузнеца показались Максу чрезмерно равномерными, даже заунывными. Как будто бы кто-то, не очень заботясь о правдоподобии, вдохнул в них некую схематичную жизнь, заставив изо дня в день повторять заученные движения.
Максимилиану захотелось взглянуть на местных детей, ведь именно дети прекрасно улавливают настроения, царящие среди взрослых. Но, как назло, единственные ребята, виденные им, почти мгновенно скрылись за углом, о чём-то перекрикиваясь. Лавочник со скрипом катил тележку, нагруженную свёртками домашней ткани. Кочегар в дерюжном полушубке поверх кожаного фартука острым ломом разбивал лёд вокруг носа своего вельбота, пока речной капитан с заиндевевшей бородой самолично затапливал корабельный котёл. Трубочист сбивал сосульки с козырька над приёмной некоего инженера. Но иллюзия нереальности не оставляла Максимилиана. Иногда он сам уже не мог сказать, действительно ли встреченные им люди выглядят неправдоподобно, или это его собственный разум плывёт на волнах зимнего полузабытья. Только когда кожаные полуботинки начали проваливаться в снег почти до пряжек, он очнулся и вернулся на более-менее расчищенную тропинку. Та шла между аккуратных изгородей высотой от силы в пояс мужчине. Затем, извиваясь позади укутанных в снег теплиц, выбиралась к опушке леса. Здесь изгороди сменялись голым кустарником. Его сухие дебри жались к могучим стволам елей и пихт как крошки-легионеры, суетящиеся у оснований гигантских осадных башен. Стволы горных деревьев, словно компенсируя жестокость борьбы за жизнь на каменистых склонах, здесь, в долине, поднимались словно до небес, закрывая густыми лапами ветвей небо и солнце. Вокруг тропы вырастали сугробы, становившиеся всё выше, а сама тропинка терялась под настом. Максимилиан уже давно и безнадёжно промочил штанины брюк, а мех на отворотах ботинок забился снегом.
Временами тропинка выныривала из чащи. На одной из полян лежали огромные груды хвороста и срубленные стволы деревьев. Горожане отвели её для дровяных заготовок на зиму. Лесоповал в горах, вообще, был делом довольно опасным — бревна приходилось с огромной скоростью «сплавлять» по ледянкам из залитых водой досок, а жители с баграми подправляли свободный полёт снарядов, рискуя руками и жизнью. Но бург стоял в долине. Здесь хватало старых добрых топоров, пил и верёвок, чтобы свалить высоченные ели. Возможно, они отправляли природные богатства вниз по реке (когда та отмерзала, конечно) и тем зарабатывали на то, чтобы высылать торговые караваны к подножиям гор. Макс не знал — вдруг кто-то из горожан даже добирался до самого Зальцбурга?..
Здесь, на просеке, Макс выбрал свежую и мягкую груду сваленных воедино еловых лап и сделал на ней привал. Фляжка с горячим чаем, свёрток с грибным пирогом и несколько завалявшихся в кульке карамелей в обёрточной серой бумаге составили ему неплохую компанию на следующие четверть часа. Даже холод отступил. Впрочем, вдали от озера с его вечными ветрами, холод вообще чувствовался не так сильно. Пальто, перчатки и шарф надёжно спасали от него. После привала Охотник возобновил путь, держась больше по солнцу, чем по каким-то ещё ориентирам. К счастью, временами ему встречались хорошо заметные зарубки на деревьях или воткнутые в снег охотничьи флажки с обрывками красного тряпья, которыми маркируют границы гона на волчьей охоте. Тропинка уклонялась всё выше в холмы, иногда огибая поросшие густым слоем мха кряжистые стволы. Среди кустарников и сугробов потерялись просветы между деревьев, а сами деревья всё теснее смыкали строй над головой. Гордая Вдова открыто предупредила его — «если не боитесь опасности». Возможно, Макс шёл в ловушку.
А затем впереди мелькнуло что-то тёмное, угловатое, похожее на жилище кельта или галла. Тропинка привела Максимилиана к низкой одноэтажной хижине, сложенной из массивных брёвен. Угловые опоры из дикого камня, низкая крыша, покрытая сеном и снегом, мощная входная дверь, способная выдержать ярость медведя, и два узких окна без стёкол — сооружение напоминало блокгауз из тех, что строят североамериканские исследователи фронтира. Дух запустения царил вокруг. Снег лежал нетронутым слоем, в который Макс проваливался уже едва ли не по колено. Крыша просела, короткая кирпичная труба покосилась, камни и брёвна поросли мхом. Даже упрямый кустарник уже пробивался из-под толстой доски импровизированного порога, а две сросшихся ели нависали над домиком с западной стороны подобно огромному паланкину. Полуоткрытая дверь вела в темноту единственной комнаты-залы. Место для замочной скважины под ручкой было снесено выстрелом. Щербатые доски пялились трухой вокруг более-менее ровной дыры. Впрочем, и это тоже случилось очень давно.