Как и следовало ожидать от заведения с такой почтенной репутацией, ступени лестницы и пол в коридоре второго этажа отчаянно скрипели. Провожаемый служанкой, Максимилиан переступил через непроснувшегося кота и поднялся в тесный проход, по которому приходилось не идти, а протискиваться, задевая стены то плечами, то локтем руки с пальто, то концом прихваченной подмышку трости. По моде якобинского периода, стены были облицованы квадратными панелями из тёмного дуба — не лучший выбор, учитывая недостаток света.
Служанка довела Максимилиана до внезапно показавшейся ему хорошо знакомой дверки в торце коридора, высоты которой аккурат хватало, чтобы юноша вошёл, не пригибая головы. Единственными украшениями ей служили помутневшая от времени медная ручка, круглый номер с выбитой цифрой «2» и всё. Служанке пришлось первой войти в комнату, чтобы разминуться с Охотником в тесноте коридора, который тянуло назвать удушливой норой. Следом за ней на порог шагнул Макс. Его глазам открылась небольшая каморка с единственным окном, выходящим в узкий переулок, всю противоположную стену которого занимала кирпичная стена дома, чуть опережавшего кондитерскую по высоте. Под окном стоял узкий секретер со всего двумя ящичками и откидной столешницей, под которым нашлась задвинутая табуретка с таким же кожаным сиденьем, что у стульев внизу. По левую руку от секретера поместилась узкая койка со взбитой пуховой подушкой и двумя одеялами под шерстяным покрывалом. Справа имелся чуть рассохшийся платяной шкаф с зеркалом в одной из дверец, а к стенке шкафа примыкали умывальник и ширма, ведущая в ещё меньшую ванную. Тёмно-зелёные матерчатые обои создавали одновременно ощущение уюта и ограниченного пространства. Но здесь, когда служанка открыла окно и оставила свечу на секретере, хотя бы не было душно. Поток свежего зимнего воздуха врывался внутрь, трепал волосы Макса и выгонял прочь впитавшиеся в пол ароматы корицы, яблочного сидра и ванили.
Спустя некоторое время «молодой господин», как его упорно называли в кондитерской, получил ужин: узкий бокал абрикосового сидра, два куска мясной кулебяки и, что, несомненно, взволновало бы историков будущего, сливочный круг панна-котты — сладкого итальянского мусса из ванили и взбитого крема, политого клубничным джемом. Сон сморил его очень быстро, стоило только тихой Лауре выкатить прочь сервировочную тележку и убрать в шкаф пальто. Судя по постоянным взглядам в сторону футляра, она очень хотела спросить, не играет ли Максимилиан, но не позволила себе такой вольности. Было бы трудно объяснить ей, что музыкальным инструментом Макса является восьмизарядный карабин с продольно-скользящим затвором. Сон пришёл быстро и незаметно.
* * *
Максимилиан, одетый лишь в брюки и белоснежную сорочку, шагал по аллее. Босые ноги с удовольствием ступали по тёплым, чуть шершавым плитам, отмеченным пружинистыми островками мха, а тёплый ветерок норовил забраться под воротник. По неведомой закономерности сна, мир утонул в желтоватом тумане, где терялись стволы деревьев, небо, даже детали окружающей обстановки. Каким-то шестым чувством он знал, что находится в сердце огромного парка, целиком затянутого в туманные объятия. Взвесь, то становившаяся почти персиковой, то выцветавшая до белёсой молочной дымки, клубилась вокруг, сгущалась, подступая непроницаемыми волнами. Лишь изо всех сил напрягая глаза молодой человек различал смутные паутинки древесных крон, проступающие из перистых облаков. Ковёр сухих листьев заметал камни дорожки, извилисто вьющейся среди подсвеченных изнутри медовым светом облаков. Едва слышный перебор фортепианных нот звенел в тёплом ветерке, и шуршание невидимых крон вторило ему. Но жёлтый свет не таил угрозы. Наоборот, вопреки ожиданиям, лишь излучал тепло. Однако золотой занавес не позволял Максу свернуть с единственного пути, сохранившего чёткость очертаний.
Наконец, старинные плиты привели Максимилиана к беседке на перекрёстке пяти аллей, в центре которой была установлена широкая мраморная чаша фонтана. Её борта, не выше пояса взрослого человека высотой, усыпали опавшие листья, степенно кружившиеся в озере прозрачной как обработанный хрусталь воды. Звенели брызги, рвалась вверх дуга, поднимавшаяся от бьющего из центра чаши источника. Ажурная крыша, поддерживаемая пятью изящными колоннами, складывалась над головой наподобие белого каменного зонта, чьё присутствие было едва ощутимым.
И девушка, облачённая в просторную тогу наподобие римских одежд, с улыбкой обернулась к нему. Теперь стало ясно: от неё исходит тот же свет. Он струился по золотистым волосам, небрежно распущенным до плеч. Он касался бликов румянца на сияющих улыбкой щеках. Он пробегал по шёлковым складкам тоги, аккуратно наброшенной на плечи и сбегающей от очертаний груди до самых стоп. Он жил в белизне открытой ключицы, над которой трогательно и беззащитно билась жилка, хорошо видимая на открытой шее. И глаза, глаза Анастасии, заливал медовый туман, не оставляя места ни радужкам, ни зрачкам, ни белкам — два озера расплавленного золота были единственным, что окончательно и бесповоротно отличало её от человека. В остальном же...
В остальном Анастасия блистала непреходящей, ослепительной, античной красотой юности.
— Добро пожаловать, Охотник. Я надеялась, что ты придёшь.