Отрывок из «Неприятной истины»:
«Конец - что он такое? Как выглядит доводилось ли кому-то из живущих ныне, живших раньше, кому-то из тех, кто только собирается появиться на этот не самый милостивый свет, сталкиваться именно с концом, без прикрас и грима? Или то были эрзацы конца, когда то, что кажется, совершенно не есть то, что в наличии на самом деле? Определенно, в тот момент, когда человеку начинает чудиться, что некая вещь уже окончилась, ему настойчиво дается понять, что оконченного под этим Солнцем е водится. Есть затаившееся до поры до времени, сухое, безжалостное и совершенно безжизненное Снова.
И вот наступили годы, в которые личность ребенка становится личностью взрослого, уже окончательно и бесповоротно. В этот момент окружение человека играет максимальную роль, но личность как бы всегда устойчиво ненавидит тех, кто вертится вокруг нее. Неважно, насколько это мудрые или добрые люди, важно - что они рядом, а значит – просто не могут быть кем-то иным кроме идиотов и ретроградов.
День Молодого Человека начинался очень рано, даже засветло. И если хозяйка их нового приюта еще как-то соглашалась кормить всех, то вот помочь в приготовлении этой кормежки – ну, понятно, что стоит так же всем. Порой Молодому Человеку снился идиотский кошмар: он стоит перед раскрытым мешком с картошкой, а рядом второй мешок – для шкурки. И серебряный ножик скользит вверх-вниз, и шкурки отлетают во второй мешок, а первый постепенно уменьшается… Почтеннейшая мать семейства работала не только на свою родню, но так же успевала помогать с готовкой всей улицы, за что получала более чем скромное вознаграждение. Почтенный отец получал и в пример больше, и этот позорный факт тоже целиком и полностью лежит на плечах монстра Государственности. Сколь бы не были велики достоинства людей, каким бы сильным не являлось их трудолюбие, в одной веселой книге сказано, что труд – это проклятие. Потому задача правящих классов, наших всех «де», «фон» состоит в одном только – чтобы люди прочувствовали эту цитату на своем собственном горбу. Чтобы берясь за очередную картошку, надо было проклинать и искренне ненавидеть того, кто впервые ее выкопал.
Когда с кабалой очисток было покончено, то наступал черед почтенной хозяйки показать, что не такая она и злая, какой выглядит. Доказательством служил овощной, но наваристый и густой супчик, которым она потчевала Бледного Призрака, сохранившегося от прежнего дома и другой семьи. Но кормить его предстояло снова Молодому Человеку.
Ну хорошо, последняя ложка совершила последний полет в начинающий постепенно расставаться с зубами тонкогубый рот. Затем нужно отнести тарелку на кухню. Там полагается как следует отмыть с горчицей (целое разорение!) тарелку и ложку.
Отлично. Теперь можно поесть самому.
Поэтому только что вымытая тарелка тут же употребляется по новой нужде: в нее заливается тот же дешёвый суп из овощных и мясных обрезков, только этих самых обрезков в нему уже ни в пример меньше (в большой семье ворон считать некогда), зато пропитанной их миазмами влаги – ни в пример больше. Еще там плавает минимум один плевок кого-нибудь из приютившего Молодого Человека и Бледный Призрак семейства, потому что они в курсе, кто припадает к еде в самую последнюю очередь.
А тем временем скоро уже забрезжит рассвет и пора бы выдвигаться на дневные заработки. Новое жилище располагалось довольно на приличное удалении от редакции «Чепухи», но благодаря нюансом городских двориков каждый желающий мог сократить долгий путь минимум втрое. И Молодой Человек пользовался этим. Вскоре имея самый короткий и быстрый маршрут из возможных. Тем более что его башмаки вечно были в плохом состоянии и быстрое передвижение являло скорее необходимость, чем прихоть. Старательно обходя грязищу двориков, стараясь не подарить очередному черному болоту свои башмаки, и не вымочить ноги в очередной луже, тогда неделю, а то и две, придется праздновать простуду, Молодой Человек наконец прибывал в редакцию. Старый наборщик благополучно отправился в богадельню, где занимался в основном рукоблудием и разглядыванием стенки. И вскоре Молодой Человек взвалил на свои хрупкие плечи все, что делал его предшественник. С утра Молодой Человек кивал на входе и спускался вниз, в подвал, где все пропахло потом, краской и резаной бумагой. Имелись тут и окошки – под высоким потолком, узкие, запертые навечно, так что помещение не проветривалось никогда в принципе. Огромная махина печатного станка работала резко, порывами, так что в иной раз легко могла оттяпать неосторожному пальцы, или облить краской, или выплюнуть заботливо уложенные для печати листы. Первоначальный макет составлялся быстро, наловчившись, Молодой Человек тратил на это не более двух часов. Но вот затем начиналась настоящая каторга, суть которой была сплошь в монотонности процесса. Еще до прихода Молодого Человека внизу уже ждали тонны бумаги, на которые предстояло нанести свежий выпуск. Набирая по как можно больше листов, Молодой Человек перекладывал их на особую часть машины и та делала вид, что начинала работать. На самом деле для того, чтоб был хоть какой-то результат, требовалось хорошенько наподдать устройству ближе к полу. И тогда страницы начинали отлетать одна за одной – свежеотпечатанные, пахнущие краской и дьявольски некрасивые.
Часам к трем Молодой Человек, весь в краске, в порезах от бумаги, и сильно уставший, выбирался из подвала, чтобы подняться к Мосье Бланжи, тому самому зазывале с вечно съехавшим париком. Что именно почтенный редактор нашел в молодой наборщике, было неясным. Только он с радостью делился с ним трапезой и напитками. К последним Молодой человек не притрагивался, поскольку в состоянии опьянения не находил ничего хорошего. Какой смысл вводить себя в эйфорию, если через сутки ты вернешься на грешную землю, и там снова будут только краска, порезы от бумаги и гудящие к вечеру ноги? Мосье Бланжи говорил много. В основном это касалось девушек и карт - вот в чем он мог почитаться за подлинного знатока. Однако порой на него нападало странное, полуготическое, полувосторженное настроение, и тогда Бланжи говорил о чем-то действительно стоящим.
- Придет пора, мой дорогой Эразм, и все это канет в небытие. Рядом с нами один из частных банков, куда ходят богачи. Кто такие богачи, друг мой? У них много свободного времени и много денег. Но почему? Разве заслужили они первое и второе? А? И разве могут эти пустые оболочки продержаться долго? Жизнь требует заполненности, а не капитала. Насыщенности, а не тупого досуга. И они это не понимают.
В этот момент Бланжи бил кулаком по свежей стопке рукописей, некоторые были испещрены его пометками (красными чернилами по желтоватой бумаге), некоторые только ждали своего часа.
– Нет, совершенно они того не заслуживают. А мы не заслуживаем того, что пашем тут, как проклятые.
Мосье Бланжи лукавил. Обыкновенно побеседовав с Молодым Человеком и выдав ему какой-нибудь томик из своей поистине безбрежной библиотеки, Мосье жал ему руку и вместе они выходили из кабинета. Затем Бланжи удалялся в неизвестном направлении, а Молодой Человек спускался обратно в подвал, дышат вреджной для здоровья краской и кормить ненасытный агрегат бумагой.
Вечером полагалось завалиться домой. Дневной заработок, если его хорошо спрятать, никто не разыщет, и можно будет купить себе что-нибудь не только для тела, но и для души. У хозяйки уже готов все тот же окаянный суп. Теперь они с Бледным Призраком меняются ролями – сперва ест Молодой Челоек, затем он относит тарелку в другую комнату и там супом похлюпывает женщина.
И вот наконец, если не вздумается почтеннейшим хозяевам загрузить Молодого Человека работой, то пора приняться за книги. Сесть возле окна, можно его даже приоткрыть, чтобы небольшой сквозняк мог освежить дурную после тяжёлого дня голову, и читать-читать-читать. Конечно, не все сразу давалось легко и некоторые книги. Даже самые просто написанные, не желали укладываться в голове. Но постепенно, чем больше было прочитано, тем легче давалось дальнейшее. Пока был свет, пока за окном чадил дешевый фонарь, если не становился жертвой камня из рогатки какого-нибудь сорванца, Молодой Человек читал. Шел ли за окном нереально-белый снег, похожий на волосы хозяйки – он читал. Сыпал ли мелкий град, угрожая выбить окно, он читал. Если дождь или солнце – это не повод не читать. Хозяева были не против, так как свечей Молодой Человек не жег, по дому не колобродил, мешая сну всех прочих обывателей, и, значит, имел полное право делать что вздумается. Иногда чтение прерывалось вскриками Бледного Призрака. Она кричала о том, что любит его и не желает отпускать. Ее мужа звали Поль, так кем же был этот Огюст, которого она то и дело призывала во снах? После первого крика полагалось сор вздохом отложить книгу и присесть рядом с лежаком Бледного Призрака. Взять ее за руку и не отпускать, пока крики не сменятся на бормотание или блаженное забытие. Так могло происходить до нескольких раз за ночь. И чуткий Молодой Человек вставал, чтобы совершить ритуал отвода женщины ко сну.
Ну и, конечно же, писать самому. Воображение бросало перо Молодого Человека в жар, в холод, проводило его героев через медные трубы, открывало Великую Любовь, умерщвляло плоды Бурной Ненависти. Молодой Человек брал самую дешевую бумагу и самые жидкие чернила, однако откуда-то взявшаяся в нем аккуратность не давала работе превратиться в забрызгивание всего вокруг. Как-то хозяин обещал, что вырвет ему руки, если на подоконнике обнаружится хотя бы одно пятнышко чернил. За все годы жизни под его крылом хозяину так и не дали повода привести угрозу в исполнение.
Книги по точным и естественным наукам мешались с живыми завихрениями литературы художественной. Именно она радовала и воспаляла Молодого Человека. В то время как книги научные, экономика, философия, богословие – все это удушало казённостью и выхолощенностью слов. Насколько надо быть бездушными, чтобы сидеть и отстраненно говорить об экономических фактов, восхвалять бережность и расчет, когда на другом полюсе образовывались тысячи тех, кто от этих добродетелей страдал. Кому приходилось ютиться черт знает где, нести проклятия труда и голода? О какому разуме говорили дорогие соотечественники, если кругом торжествовали произвол, дикость и самая черная ненависть? Почему подавались отсталыми варварами чернокожие обитатели южных земель, когда в Париже «просвещенная публика» давилась рябчиками, жевала ананасы и пила бордо, а из-за окон кабаков на нее пялились голодными глазами бездомные дети? И как бы глубоко по тропам фантазии не уходил молодой человек, стылая расчётливость книг научных спускала его на грешную землю.
Дом-работа-книги. Дом-работа-книги. Без вариантов, без надежд.
В один день, когда первый вариант «Одиссеи Лашурко» был окончен, Молодой Человек решился показать его Мосье. Мосье пребывал в очень дурном настроении – и гора листов перед ним была исчиркана пометками самого едкого тона.
- Давай сюда, - великодушно сказал Мосье и принял рукопись. Он читал поразительно быстро. А иначе на должности редактора и делать было нечего.
- Стиль хромает. Не в струе наших славных авторов. Переделать, - рукопись вернулась в руки Молодого Человека. И хотя это был первый афронт, общие черты будущей профессии уже встали перед ним во всю мощь. Теперь у него была цель. Купить побольше бумаги – и работать, работать, работать… А самый захудалый фельетонист получал в тот момент в «Чепухе» в три раза больше наборщика. На такие средства можно будет пожить чуть просторнее…
Прошли две трети года. Возиться над вторым вариантом Молодой Человек начал в середине января, когда вьюга и холод, а закончил к сентябрю, когда лето отказывалось сдавать позиции, но отступало с боями под градом шрапнели желтых листьев и противной мороси. Второй вариант был окончен. Молодой человек не знал, что еще можно улучшить и как.
Мосье Бланжи принял страницы. На сей раз он читал медленнее и вдумчивее. И ближе к концу его лицо осветилось. Так всегда бывает у учителя, когда ученик если и не достиг еще его высот, то подобрался к ним вплотную.
- Ну что же, течение социальной критики сейчас востребовано… Однако все намеки на короля нужно убрать, - Бланжи протянул бумаги Молодому Человеку. – А вот всех прочих можешь поносить совершенно свободно. И даже – делай это как можно громче.
Это чувство, когда свежевыплюнутые машиной листки содержат написанные тобою текст. Молодой Человек спустился вниз, посмотреть на работу своего ученика, сутулого мальчишки по имени Кристоф. Тот иногда работал не на совесть, но Молодой Человек помнил себя пару лет назад – и с улыбкой прощал парню его прегрешения.
И все же когда текст лег на страницы, Молодой Человек не мог не хмуриться, перечитывая его. Ему казалось, что он нечаянно продал душу дьяволу. Ну или по крайней мере отдал бриллиант размером с кулак в обмен на чашку чечевичного супа. Однако теперь он сидел наверху, на втором этаже, и мог открывать окна, когда и как ему вздумывалось. А это уже было кое-чем, хотя потом он мог воспринимать временную победу только с временной улыбкой. Но это был долгий путь. Из темного подвала в чуть более светлые помещения. Люди вокруг обрели и ясность мысли, и некоторые добрые качества. Но в каком-то смысле чем бы потом не занимался Молодой Человек он все еще стоял в подвале возле машины и аккуратно подкладывал в нее листки. Не более.»