Танец, битва, единение, борьба, соитие, сражение — все зависит лишь от точки зрения.
Дон снова стал драконом ненадолго, снова увидел весь мир, стал этим миром, ощутил его.
Полюбил. Ненадолго.
Назад, быстрее назад, в тело, потому что сейчас Ева видит в руке Адама шприц. Ева знает, что в этом шприце, Ева хочет эту иглу. Ничуть не меньше, чем Адама. В себя. И если придется выбирать — Ева не будет выбирать.
Просто возьмет все.
Адам перед ней. Вынес вердикт, подписал приговор, провозгласил свой закон.
Ева готова подчиниться.
А дон Любовь — нет.
Адам перед ней, Ева на коленях, покорная. Она берет Адама, всего без остатка, скользит по нему губами, отпускает на свободу руки, чтобы нежно-острыми прикосновениями попросить прощения.
А дон Любовь — ждет.
Адам тяжело дышит, блуждая по грани, по которой водит его Ева, рычит, хватает ее за плечи, за волосы, рвется бедрами вперед, чтобы задать свой ритм, истребовать свое, вырвать извинения из Евы.
А дон Любовь...
На самом пике Ева останавливается. Резко, неожиданно, без предупреждения. Дон Любовь, опытный стратег, заманивший врага в окружение, затмивший его взор предчувствием близкой и полной победы, встает с колен. В руках — шприц, наполненный Верой до краев. Адам не мог заметить, как лишился его.
Острая игла пронзает его грудь, добираясь до сердца.
Можно ли убить бога? Вряд ли. Боги вечны, пока есть Вера. Но истинная всепоглощающая Вера очень легко может свести с ума.
— Пожалуй, сначала тебе следует извиниться самому, — шепчет дон Любовь, нажимая на поршень и закачивая Веру до краев в сердце бога. Легким толчком опрокидывает Адама на спину, на мягкий ковер.
И уходит.
Завтрак... что-то было про завтрак... ах да, завтрак Адаму. Технически, он его заслужил.