Сидеть и кашлять от насквозь пропитавшегося дымом чадящего факела спёртого и вонючего воздуха. Сидеть, стараясь не слишком прижиматься спиной к холодному камню стен. Сидеть и обнимать сломанную ногу, сцепив зубы от пульсирующей в ней боли и стараясь вовсе не шевелиться, иначе боль становилась невыносимой и она не могла сдержать стон, а в глазах снова начинало темнеть, будто бы она опять могла потерять сознание здесь, внутри сознания Ульриха, или чем ещё было это место. Из-за боязни пошевелиться волшебница даже не раскачивалась, хотя простое раскачивание без всякого ритма могло бы унять и успокоить немного разгорячённое болью тело, если бы боль не была слишком острой. Настолько, что невольные слёзы рождались, застилали глаза, застыли на ресницах капельками горькой росы. И тяжёлое, неровное, сдержанное дыхание, гулко звучащее в тишине тесного каменного мешка.
А может, эти слёзы были вызваны другой болью. Той, что пришла вместе с вернувшимся воспоминанием. Если сравнить ту боль и эту, то трудно сразу сказать, где ей было больней. Тогда было не столько больно физически, сколько душевно. Для Сильмини то было унижение, и она понимала и признавала, что могла бы всего избежать, поступи тогда правильней. Но прошлое невозможно изменить. Что было - то уже случилось, его не исправишь, можно только оглядываться назад и учиться на ошибках. Ошибки - это хорошо, если служат уроком на будущее...
Вновь и вновь возвращаясь мыслями к ожившему воспоминанию, эльфийка ждала. Молча ждала и терпела. Не кричала, не звала на помощь, не устраивала истерик. Она знала, что спасение придёт. Она верила Ульриху, и оставалось только дождаться, когда он преодолеет преграду и вернёт её к жизни. Ух, она тогда и выскажет ему! Пожалуется на его брата, наябедничает, что обижал он Сильмини. Что бил безжалостно, что ногу ей сломал и в каменный мешок бросил, думая, что она - это он, сэр Ульрих. Эльфийка шмыгнула носом и осторожно, поменьше двигаясь, утёрла кровавые сопли рукавом.
Звук шагов нарушил зловещую тишину каменного узилища. Сильмини прислушалась к ним, внутренне напряглась, с ужасом думая о том, что это может быть снова он. Брат Ульриха с какими-то новыми изощрёнными пытками. С него станется ведь. Но... острый слух уловил знакомое шарканье, и искусанные, кровоточащие губы изогнулись в слабом подобии радостной улыбки. Он за ней пришёл. Как жаль, что она не может встать и встретить его, как подобает благородной леди альвского дома встречать благородного рыцаря.
Она подняла голову и услышала его слова. И чуть вздрогнула при упоминании об изнасиловании... Перед глазами снова промелькнуло искажённое похотью лицо прямо перед тем, как она зажмурилась... Значит, он и правда видит... Что же... воспоминание за воспоминание. Ей было стыдно это вспомнить, как и ему о своём брате. Вздрогнув, тут же скрючилась от боли, охнула и прикусила зубы, а в глазах появилась боль, перерастающая в безумие.
- Это... это твои воспоминания, У... Ульрих, - через силу и боль процедила она, с трудом разжимая зубы, чтобы сказать необходимое. - П-похоже, наши сознания слились в... воедино. Ты видишь... мои... - Сильмини отвернулась, и это движение снова вызвало её короткий стон. - Забери... меня... отсюда... Пожалуйста, Ульрих. Поспеши же! - последнее она выкрикнула с отчаянной мольбой и зажмурилась. Как тогда. И по щекам потекли слёзы.
Кажется, она забыла упомянуть про сломанную ногу. Но... Ульрих видел, в какой позе она сидит. Видел, что держится за ногу очень похоже, как и он сам не раз при ней за неё держался. Если только обратит внимание - поймёт, что она сейчас живёт его воспоминанием. От мысли, что он может сейчас точно так же проживать её воспоминание, альвари снова передёрнуло.
- Нога... - выдавила она, издав новый стон.