Джоссер рассказал Селине, что похищать слуг благородных дело опасное, поскольку, если слуга окажется любимым или нужным, его патрон может задействовать свои ресурсы, влияние и связи для поимки злоумышленников. А такого "счастья" никто не желает. Но можно действовать методом "кнута" и "пряника". С одной стороны припугнуть, а затем посулить что-то, вот только придется разузнать чем можно подкопаться к конкретному человеку. Другой вариант - допросить и "отправить в путешествие" интересующего человека. Чтобы его уже никто и никогда не нашел. Оборвав концы, преступники смогут и отрезать часть ниточек, ведущих к себе. В любом случае потребуется много денег. Сколько именно Джоссер не сказал, но предположил что от пяти сотен до пары тысяч. Все будет зависеть от конкретных действий. Сам он подобными делами не занимается, но предложил ей услуги сведущего в подобных делах человека.
Закончив трапезу, превратившуюся в настоящий пир, который Селина уже давно себе не позволяла, монахиня и наемник отправились в Собор Юста и Пастора, чтобы отстоять вечернюю службу. Селина и Джоссер пришли заранее и им удалось занять место в первых рядах. Они отчетливо могли видеть полу багрового торжественного облачения епископа Тьери, как он вздымал руки к небу, шевеления его губ. В какой-то момент Селине показалось, что взгляд церковного иерарха пронзил её насквозь, как будто бы смотрел он внутрь её, заглядывал в душу. Селина поспешила отвести взгляд, не выдержав подобного, и это ощущение исчезло сразу. Взглянув вновь на епископа, Селина поняла, что смотрит он в другую сторону.
Служба пролетела как единый миг. Горожане начали покидать приход, и Селина поспешила к паперти Собора. Поток людей ослабевал и постепенно сошел на нет. Вечерние сумерки сменил туман, опустилась тьма. Трое стояли и ждали отца Анри. Селина, Джоссер, а сторонке от них скрывался Барнар. Он тоже ждал инквизитора. Его судьба была печальна, ведь не вернись он обратно в сопровождении святого отца, церковные иерархи в Париже применят всю изобретательность на несчастном еврее. Поэтому он второй день приходил ко входу в Собор Святых Юста и Пастора и безуспешно ждал явления своего спасителя. Того, кто единственный смог бы избавить его от кары.
Селина и Джоссер простояла почти два часа. Патрули все также размеренно ходили туда сюда, не обращая внимания на промокших и замерзших людей. Когда полная луна поднялась над крышей Собора, монахиня поняла: "Он не придет". И почему-то мысль эта так глубоко укоренилась, что "не придет" распространилось не только на сегодня, а насовсем. Но это было всего лишь чувство, стойкое ощущение, интуиция. И эти чувства слабая в Вере Селина не могла в себе побороть. Они все разрастались и разрастались, расцветая в непоколебимую уверенность.
Джоссер проводил Селину до монастыря, где они и распрощались, условившись встретиться по утру на этом же месте. Джоссер заверил что будет ждать под деревом, и монахиня спокойно преодолела последние десятки метров до ворот в одиночестве. Врата её снова не открыли сразу. Пришлось стучать кольцом минуты, но упорство, которым ярко отличалась Селина, принесло свои плоды. Сестра Берта с трудом отодвинула засов, и Селина, коротки кивнув, прошла мимо неё в свою келью. Сегодня она совершила короткую молитву и отошла ко сну.
К всенощной Селина проснулась сама. За те несколько лет проведенных в монастыре, ей успешно вдолбили в привычку вставать к регулярным молитвам. Пусть часто она их и могла пропускать, усыпая сразу после пробуждения, но глаза уже сами открывались в нужное время. За окном стояла ночь, туман, кажется, развеялся. На этот раз она взяла свечу и не таясь поднялась в покои настоятельницы Жанны. И лишь войдя внутрь, Селина задала себе вопрос: "Почему в приемные покои? Почему не в молитвенный зал?", но было уже поздно. Обернувшись к выходу, Селина увидела две Жанны. Внезапно, страх пронзил её тело миллиардами острых игл, тело перестало подчиняться, во рту пересохло, а в ушах раздался колокольный звон. Она могла лишь смотреть... "Ступай, дорогая. Отдыхай до утра" - сказала одна Жанна второй, а затем вторая повернулась и вышла. Тогда первая Жанна приблизилась к Селине, легко подняла её и положила на расшитые восточной росписью подушки дивана. Это была Жанна, Селина не сомневалась. И та вторая - тоже была Жанной. Гусиные лапки в уголках глаз, добродушная улыбка, ряса настоятельницы, родинка под левым глазом. Монахиня не сомневалась. Но их было две. До двух Селина умела считать. Она смотрела прямо в глаза настоятельнице, но глаза эти были уже другими. В них было что-то чужое, дикое. Какое-то неуловимое желание на грани с голодом. Жанна хотела её, Селину. Хотела всем своим естеством, всей своей сущностью. И это было последней ясной мыслью монахини. А затем Жанна прильнула к её шее, и Селина потеряла чувство реальности от накрывшего её удовольствия...