Кадва с недоверием посмотрел на Эрвана. Левый глаз его был слегка прищурен, а взгляд целиком источал сомнение и неуверенность. Наконец мальчишка что-то для себя решил, подошел к пьедесталу, который служил священным лежбищем вампира многие десятки лет и легко запрыгнул на него. Уселся поудобнее и повернулся лицом к старому феодалу.
Эрван покосился на выпавший предмет и перевел взгляд обратно на собеседника. Это было что-то прямоугольной формы, стопу в длину и ширину и большой палец в высоту. На лицевой стороне его было много свежей земли, а еще красовался свежий след детской ножки. Кадвы, несомненно.
— Обещаешь? — все еще сомневаясь спросил Кадва и, получив в ответ утвердительный кивок, опустил голову. Голос его сделался удивительно серьезным. Как будто бы не мальчик разговаривал сейчас с Эрваном, а взрослый мужчина.
— Случилось все несколько дней назад. В моей деревне, как водится, собирались праздновать Белтейн. Подготовили дрова и составили костры, отобрали самых здоровых жертвенных животных. Но за день до праздника в деревню пришел старый друид. Страшный с виду. В длинных волосах его росли кусты, а половина туловища была коричневого цвета. Одежда на нем была только из веток и листьев, а на лбу глаз был нарисован. Закрытый. Он сказал, что Боги разгневаны на людей за то, что те усомнились в могуществе древних и слушали человека в рясе с крестом, и в этот Белтейн они должны принести человеческую жертву: дитя, рожденное в первый день лета. Иначе старые боги прогневаются и нашлют страшные беды на деревню и никто не переживет это Колесо. Единственным таким ребенком оказался я.
Кадва вновь прикусил нижнюю губу. Эрван видел, как тяжело мальчику стали даваться слова. Он сделал паузу, собираясь с мыслями, но ни звука так и не сровалось с его губ. Он смотрел на лик Тараниса, не в силах отвести взгляд. О чем думал этот мальчик Эрван не знал. Не знал он чего ждать от старых богов, увидевших здесь жертву, которую они не получили. А Кадва тем временем сделал глубокий вдох и продолжил:
— Меня посадили в старый высохший колодец на всю ночь, чтобы следующим днем, в мой день рождения, принести в жертву. Там было темно, страшно и очень холодно. Я кричал, но меня никто не слышал, — голос Кадвы сорвался. Он несколько раз всхлипнул, утер нос рукавом и продолжил: — А потом луна поднялась прямо надо мной. Она осветила мою тюрьму. Колодец имел идеально гладкие сточенные водой каменные стены. Мне никак было не выбраться самому. Я уже начинал думать о том, что моя смерть принесет избавление деревне. Пусть я в ней всего лишь приемыш... но внезапно меня накрыла тень. Я поднял голову, а там сверху такая прекрасная дева смотрела, что краше и быть не может. Она бросила мне веревку и крутила ворот, помогая подняться. А когда выбрался наружу.. Ох. От вида её я потерял дар речи... Хотя когда присмотрелся получше, показалась она мне очень похожей девушку из нашей деревни, Прауст, только похорошевшей и... Я думаю она специально приукрасила себя с помощью трав, чтобы я запомнил её именно такой в последнюю нашу встречу. — эти слова Кадва произнес с такой важностью, что для двенадцатилетнего мальчугана она не могла выглядеть никак иначе как комично, — Вот только не знаю откуда у неё оказалось это.
Кадва отогнул ворот и извлек веревку с очень похожим минералом. Он не переливался, здесь не было света, чтобы он мог играть на гранях или же внутри камня, но форма его хоть и отличалась от того, которым владел Эрван, но в целом напоминала найденную в сокровищнице драгоценность.
— Она дала мне это и сказала, чтобы я уходил из деревни, пока меня не хватились, и направлялся в царство вечной ночи, туда где садиться солнце. Там я должен буду найти близнеца этого осколка и, соединив их вместе, попаду домой. В настоящий дом. Где я родился. Прауст говорила, что там все люди счастливы. Они пьют весеннюю росу и целыми днями танцуют в одеждах из солнечного света. А еще там растут удивительные цветы и там никто не приносит в жертву детей. Но... Почему я нашел осколок здесь? Разве это и есть то самое царство вечной ночи?
Кадва замолчал и вопросительно посмотрел на вампира. Эрван же посмотрел на лики Тевтата и Тараниса. Хмурились ли они или взирали с безразличием?