— То было солнце.
Аделард хотел вложить в эти слова презрение, какое подобает воину, говорящему о полученной в битве царапине. Но, против его желания, фразу наполнили печаль и трепет: величественная картина рассвета, озаряющего горизонт, вновь стала перед глазами шевалье. Только теперь, в покое и безопасности, Аделард понял, сколь много лет не видел золотого эха разгорающейся зари. Не то инстинкт, не то обычай заставляют вампиров знать солнце как врага, и чёрные следы на коже Аделарда подтверждали такой уклад. Однако...
Прислушиваясь к себе, вампир находил только сожаление и грусть. Боль жгла лицо, но вновь и вновь охватывало восток сине-фиолетовое гало утренних сумерек, а сквозь зыбкие майские тучи поднималась волна света. Аделард понял, как сильно мечтает о том, чтобы увидеть воды Босфора, озарённые рассыпанными среди них солнечными бликами. Увидеть холмы, с которых струится прозрачный, по-весеннему буйный свет. Он не видел солнца пять десятков лет... А вчера, увидев впервые, был озабочен скорее постелью и трактирщиком, чем пониманием, какой момент упустил. Правду говорят: истинная красота всегда преходяща.
Горечью отозвалось давно мёртвое сердце. Склонив голову, рыцарь страдальчески прошептал:
— Нет, не булава священника, не Папский меч и не иное коварство, добрый месье... то было солнце. И я не видел ничего, — в глазах Аделарда сверкнуло бессловесное, невыразимое словами отчаяние, — прекраснее той картины восхода в небе, что над вратами Парижа. Я бы спросил вас: как давно вы не видели солнца, месье Филипп, но с тем боюсь показаться грубым невежей.
Аделард закончил ритуальный жест, скреплявший доброту хозяина и признательность гостя — он коснулся губами горла фляги, вплетая в ритм своей речи изысканный отзвук Витэ. Но лишь коснулся, усилием воли не позволяя себе сделать глоток.