Но он продолжал лежать. Душой рыцарь рвался наверх. Его кулаки сжимались, а зубы скрипели без книжных преувеличений, когда жжение в глазах становилось совсем нестерпимым. Принуждённый укрощать освободительный порыв и заставляя сведённые страхом колени распрямляться в тесноте ящика, Аделард принял землю как неизбежную кару. Могильная тень, поселившаяся за его плечом вместе с первым глотком проклятой крови, боялась её. Тёмный шёпот заполнял дальние закоулки разума рыцаря, заставлял его приподниматься на лопатках, готовя мощное тело к яростной борьбе — но всякий раз шевалье заставлял себя лечь неподвижно.
Эти мучения не доставляли удовольствия. Их цель состояла в ином.
Леди, назвавшая имя Бланшефлёр, околдовывала сладкой болью. Она учила принимать её, развивая палитру и оттенки лёгких, необременительных страданий — так искушённый виночерпий познаёт букет, лаская нёбом окситанское вино. Боль в её нежных руках становилась добавлением, дополнением, унижением, но никогда не была самоцелью. Она манила к себе во всех проявлениях утончённого византийского эротизма. Аделард поддавался её ласкам, но они сделали его более слабым, более послушным, разомлевшим. Он потерял способность выносить лишения, к которым был раньше приготовлен.
Для него безыскусная, грубо причинённая боль стала жестоким уроком самому себе. Грубый душою бретонец не умел иначе, хотя мечтал бы уметь. В один миг ему показалось, что леди смотрит на него издалека, заранее зная и чувствуя, каким испытаниям он подвергнется. Здесь Аделард почувствовал, что мысли его лежат уже не в тесноте гроба и не в земле, усыпавшей бездыханный лик, а в далёких садах, тонущих в персиковом полусвете. Он лежал спокойно и прямо. Чувство давящей на грудь могильной плиты всё ещё ужасало, но словно издалека — он справился с ним, преодолел ужас перед неотвратимым. С течением времени набатный бой крови в ушах отступил.
Потому что он всё ещё был рыцарем из Вивье. Потому что он вновь и вновь будет восставать из мёртвых — разрубленный мечом, пронзённый сариссой, похороненный, уязвлённый позором. Потому что... потому что... потому что...
Более не Зверь владел рыцарем, а рыцарь владел Зверем. С трудом вывернув ладони так, чтобы упереть их в крышку, Аделард навалился на неё изо всех сил:
— Второй... раз...