Ещё много веков пройдёт перед тем, как назовут Париж «Ville Lumière», Городом Света — а свет уже сиял над ним, вставал на защиту этих стен. Сир Аделард закрылся рукавом, осознавая ужас своей ошибки. Гомон голосов и скрип тележных осей нахлынули на него разом, словно подняли запруду на полноводной реке — и вот, растерянный, восхищённый, рыцарь пытался найти себя в потоке людей. Должно быть, кабы не солнце, милостиво напомнившее о себе, он бы и остался стоять средь дороги, пока не вспыхнул факелом.
— Ну ж! Посторонись! — крикнул кто-то.
И понятное вроде бы дело, что, встреть тележный погонщик вооружённого мечом человека на лесной дороге, не кричал бы он ничего — а, наверное, положил бы на колени взведённый арбалет (если бы сам не застрелил в упреждение), но никак не вязался его хозяйственный голосок с тем мраком, что изо дня в день приходилось наблюдать Аделарду по дороге через Францию. Земля, где жестокие графы и вожди рвали друг другу глотки, коллективно содрогаясь то от топота германских армий, то от зычно ревущих норманнских орд, не ведала покою. Рекой лилась кровь. Делили всё: дочерей и постели, домены и святость. Епископы нанимали оружную голытьбу на охрану монастырских отар и виноградников, аббаты сладкоречиво взывали к десятине, герцоги короновали шуринов да деверей, не забывая вогнать нож под рёбра зазевавшемуся соседу, а страдали те, кто не мог подняться на свою защиту. Впрочем, слыхал Аделард, что и поднимались. Много можно услышать, уезжая вечером с постоялых дворов и перехватывая обрывки запальчивой брани или неспешных бесед. Кто клял попов на чём свет стоит, а кто говорил, что это попы на Соборах клянут анафемой тех, на ком он стоит. Поборы росли, ширились оброки, права феодалов выдумывались на скаку или от скуки; а, кроме прочего, много слышал Аделард о том, как плох сам король Филипп, что пытается отбиться от оравы своих «вассалов» как от стаи бешеных псов и то одному, то другому объявляет войну. Поди, впору благодарить небо за то, что при подъезде к Парижу Аделард увидел засеянные пшеничные поля, а не горящие рощи и головы осадных башен. К большому счастью, в сей день никто не собрался воевать с королём Франции под Парижем.
Но вот, едва не сбитый с лошади бортом телеги, Аделард лавировал среди плеч и корзин, закрываясь как можно от первых лучей дня. Здесь, окрест Парижа, хотя бы видимость порядка позволяла почувствовать себя в безопасности и поднять дом за пределами городских стен. Сеньор Сантазимо из Милана, который, поди, в последний раз самолично выезжал из-под защиты города половину столетия назад, говорил, что помнит Париж как мрачную цитадель на острове среди реки, но размах укреплений свидетельствовал, что итальянский Мастер ошибся. Город давно стал больше. Поди, тупоумным франкам он и вовсе казался колыбелью Ойкумены.
Но проклятье! Как обжигающе горяч ты, безжалостный солнечный свет!
Всё больше правя коленями, Аделард, натянув на лицо ветхие останки шарфа, поскакал к трактиру. Очарование отступало, всё яснее сменяясь опустошительным ужасом, который несла восточная заря. Рыцарь почувствовал, что ещё недолго — и он не удержится ровно в седле, привлекая ненужное внимание...