Усилием воли Аделард вернул ясность мысли, заставляя умолкнуть этот голос в голове. Одни и вправду именовали его Зверем, другие говорили, что так звучит шёпот Дьявола, навечно входящий в уши каждого Проклятого с первой каплей неумирающей крови. Для Аделарда этот бессловесный шёпот означал страх. Ужас поднимался из глубин мироздания столь тёмных, что не знали сияния первого огня. Он закипал, принося смутные картины воспоминаний о корчащихся в пламени деревнях, об оглушительном рёве армий над полями древних битв, о висельных деревьях-титанах у дорог... Аделард знал, где порог кошмаров, превращавших его из гордого рыцаря в одержимого, с которыми он сам мечтал сражаться. Он лежит совсем рядом. Стоит лишь отпустить сознание, отдаваться на волю манящих волн — и ужас придёт. Стоит лишь — всего однажды, в какой-то миг — позволить миру потерять очертания, а льющемуся сквозь рассудок шёпоту — взять верх.
Аделард не имел такого права.
Сплетая взмахи меча в филигранную стальную вязь, он отгонял оставшихся на ногах волков...
— Убирайтесь! Убирайтесь вон, ничтожные мерзавцы! — шипел шевалье, пока не осознал, что стоит один среди многочисленных волчьих тел. Только пищание щенят разгоняло воцарившуюся в деревне тишину. Не блеяли козы, не лаяли псы...
С тяжёлым вздохом Аделард из Вивье опустил меч. Ему не требовалось переводить дыхание или унимать бешено бьющееся сердце. Ночной поединок не подарил ему азарта, который дарил при жизни. И, всё же, это была победа! Пусть потрёпанный камзол украсился новыми следами от зубов на голенищах, штанинах и плече, сир Аделард, и так весь покрытый шрамами, не обратил на это внимания.
Он тщательно вытер клинок о шкуру ближайшего животного. Узкое лезвие длиной почти в два локтя по личному заказу Аделарда исполнили в южной Византии. Качеством ковки и сплава он далеко обходил привычные европейские спаты из низкопробного пористого железа, почему и обошёлся рыцарю в полторы тысячи лир (если брать валюту в эквиваленте). Арабская сталь держала заточку втрое лучше и дольше, а ударом достаточной силы Аделард даже мог перерубить деревенские поделки кузниц Европы. В меру податливое полотно нескольких металлических слоёв было обёрнуто вокруг филигранно проходящего ровно посередине ребра жёсткости, уходящего в крестовину и рукоять, обмотанную тонкими полосами вычерненной кожи. Этот меч стоил состояние, а рыцарь всегда заботился о своих инструментах. Аделард с любовью вернул оружие в ножны и занялся клячей.
— Бедняга, — под сухие хрипы, вздыхал он. — Говорил же я тебе, скачи прочь. Ну что тебе стоило...
Рыцарь знал, что животное всё равно не смогло бы убежать. Лошадь была при последнем издыхании. Но добивать её... добивать её не хотелось — это означало, что путь станет дольше и опаснее. Каждый рассвет, встреченный наедине с трактом, грозил смертью. Каждая ночь была жребием, бросаемым против костлявой руки судьбы. Как и многие вампиры, не имеющие верных слуг для защиты, Аделард знал истинную опасность дорог, хоть и провёл в них многие годы. Лошадь была необходима ему, чтобы добраться до Парижа. С непривычной при его внешности лаской, Аделард почесал конягу за ухом.
— Потерпи, Инцитат. Ещё станешь сенатором.
Он решительным шагом вернулся к месту побоища, опять скривившись при виде щенков. Кого они смогут поймать? Бобра? Хромую лису? Да они и до осени так не дотянут...
Поднимая вольчи туши одну за другой, Аделард вдоволь напивался звериной крови, кривясь, сплёвывая свалявшиеся клоки шерсти и богохульствуя:
«Мерзость! Святой Пётр, чтоб тебя, какая же мерзость!»
Закончив трапезу, он окунул пальцы в кровь «королевского» волка и уже с куда большей придирчивостью коснулся их языком, пытаясь различить в стылых нотках витэ нечто... более сильное.