— Господа, ну вы охренеть нервные. Нет, жизнь в лесу конечно меняет человека, но чтоб настолько... — Райли аккуратным перебором сыграл на лютне печально-разочарованный аккорд.
Все же, они ему нравились. Как раз вот эта необузданная дикость, которая плещется в Мареке, или яростная жестокость, воплощенная в Иренке — их не найдешь средь цивилизованных жителей крупных городов, или под высокими сводами разукрашенных дворцов. Это была жизнь, грубая, неприкрытая, жестокая и изворотливая, какая только и может выжить на Ничьих землях, где либо ты, либо тебя...
Об этом только и стоило слагать песни, которые потом будут еще сотню лет повторять в корчмах.
Когда-нибудь и Райли напишет свой шедевр. Когда-нибудь, но не сегодня.
Сегодня придется резать глотки, причем, если он не сможет отговорить Иренку, прямо здесь.
— Придержи нож, огненногривая, — Райли протянул было руку, чтобы взять девушку за запястье, но передумал на полдороге: еще ладонь к столу приткнет сгоряча, она такая. — Марек и то дельно говорит: если уж резать, то за деревней, и на трупоедов или нильфов все сваливать. Вот только...
Откинувшись на стуле, "музыкант" глотнул пива, выдерживая паузу и придавая своим словам больше веса, и наконец продолжил:
— Смотрите. Ну порежем мы их, всего трое, делов-то, Лиска вон даже сама грозится справиться. Болото всех проглотит. Вот только если хмырь этот не брешет, и новиградские господа на этом деле руки греют, то вслед за этим Пером сюда вся птица прилетит не сегодня, так завтра. И уж тогда даже у тебя ножей не хватит, душа моя, — Райли обаятельно улыбнулся Иренке.