В то утро Бран впервые на своей памяти проснулся с петухами. Нет, он не был любителем понежиться в кровати, благо детство на улице этому весьма способствует, и обычно вставал незадолго до рассвета, но никогда ранее его пробуждение не сопровождалось этим мерзким пронзительно-хриплым клекотом. При первых же незнакомых звуках он открыл глаза, насторожился и напрягся, но с места не двинулся, и еще некоторое время подслеповато вглядывался в бледный полумрак комнаты, стараясь высмотреть неприятности. Наконец, удостоверившись, что мерзкие птичьи завывания не являются предвестниками беды, “Пижон” отпустил рукоять ножа, которую продержал в руке всю ночь, и с неохотой отбросил в сторону одеяло, делавшее ночлег на затолканном в слепой угол комнаты матрасе почти что комфортным. Спина его немного затекла от шести часов сна в полусидящем положении, одежда приобрела неряшливый помятый вид, а все вещи, прилежно упакованные в рюкзак еще вчера вечером, надо было снова разложить по “их” местам в комнате, но Бран не роптал. Он, пусть и ненавидел эту свою слабость, давно к ней привык и рассматривал как что-то вроде старого шрама, ноющего по осени. Неспособный чувствовать себя в безопасности нигде, кроме своей каморки под крышей “Огненного тунца” дома в Глубоководье, молодой арфист был вынужден ночевать, готовым ко всему и держащим все свои вещи так близко к себе, как это только было возможно. Единственным исключением был Мистер Мышь, которому дозволялось ночевать в открытой клетке, дававшей ему возможность улизнуть в случае чего-нибудь непоправимого.
Потянувшись всем телом, будто большой недовольный кот, Бран снял и аккуратно развесил по крючкам и спинкам стульев всю свою одежду, дабы через пару часов, отвисевшись, она вновь стала выглядеть прилично, снова разложил содержимое рюкзака по полкам и шкафчикам, принял освежающую прохладную ванну и уселся у открытого окна. Посадив Мистера Мыша на подоконник подле себя, юноша вручил старому товарищу утренний кусок сухаря, убедился, что занавески закрывают его от любопытных глаз с улицы, и принялся точить свои и без того бритвенно-острые ножи. Утреннее наблюдение за окружающим городом, кормление ручного грызуна и заточка ножей были еще одним из его ежедневных ритуалов, отходить от которого “Пижон” не собирался. Наконец, спустя какое-то время (часа два, наверное), его внутренний бюрократ сказал, что настало время завтрака, и юноша, все так же следуя стандартному утреннему протоколу, оделся, собрался и пошел в обеденную залу, в которой уже сидели все его вчерашние знакомцы.
Пока говорили другие, предпочитающий слушать Бран молча поглощал свежий горячий хлеб с маслом, сыром и прочими яствами, за одно упоминание которых в “Туманном взморье” можно было получить перо в бок. Он рассчитывал, что все решится и без его вмешательства, но, когда стало ясно, что единого мнения о планах на ближайшее время у группы нет, юноша откашлялся и поднял вверх двузубую вилку, привлекая всеобщее внимание.
– Господа. Перед нами и правда вывалили целую гору слухов, домыслов и небылиц, но не стоит забывать, что мы взяли задаток за вполне конкретную работу, – начал “Пижон” немного слишком нравоучительным тоном. – Технически, конечно, деньги взял Винтер, но полагаю, что никто не откажется от доли. В связи с этим, договор, о котором он говорил, будет очень к месту.
– Наша хозяйка, чьей щедростью *вы* вчера активно пользовались, – продолжил юноша, особенно выделив это вот “вы”, будто бы подчеркивая, что его самого особенно ничего со страхами госпожи Иркелл не связывает, – просила нас проверить слухи относительно происходящих вокруг Копьекамня событий. Она добрая женщина и радеет за благополучие всей “Лиственницы”, но, раз уж она заплатила за решение определенной задачи, думаю, что именно ей мы и должны посвятить наше время в первую очередь.